на дистанции.
— А что, если я скажу, что у тебя уже есть первый человек, который за тобой пойдет, — сказал генерал, будто бы прочтя мои мысли.
Я устало изобразил удивление.
— И кто же это?
Шушкин отвлекся, посмотрел на часы, возвел очи к небу и будто бы прислушался.
Ответом издали донеслись глухие взрывы. Три с интервалом в полсекунды. Затем еще. Винницу будто бы лихорадило. Мы не могли здесь, в Гавришовке, ощутить, как дрожит земля, но Бог не даст солгать, я слышал эти крики. И чувствовал горячую волну смерти, идущую от центра города. Чувство завершенности и покоя переплелось с демонически-злорадной, извращенной, перверсивной формой удовлетворенности. Будто сам дьявол вошел в меня, чтобы я мог испытать эту дикую радость в полном объеме.
Кто-то из «сыновей» замурлыкал песню, глядя на горизонт. Знакомую старую песню Земфиры:
Самолет пошел на разворот, ветер донес к нам грозный шум турбин. И затем еще три взрыва сотрясли конфетную фабрику. Я представил себе, как корпуса сооруженного незадолго до эпидемии предприятия рушатся что карточные домики, как градом сыпятся в реку бетонные обломки. Это напомнит городу о далеком начале сороковых, о солдатах в коричневой форме и рокочущих в небе «юнкерсах».
Ракеты летают далеко… Это верно.
— Не спеши с ответом, — сказал Шушкин, дабы вернуть меня из мечтательно-безразличного онемения. — У тебя есть время осознать свое предназначение. Надеюсь, у нас все получится.
Выйдя со двора, миновав продолжавших прислушиваться к доносящемуся грохоту из города «сыновей», я свернул за угол. Забросил уроненную кем-то из бойцов Кули «ксюху» за спину и пошел вдоль бетонного забора — тем же маршрутом, которым сюда пришли. Семеро. С трудом выбрался на холм — естественное укрытие, где нас, расхитителей секретных бункеров, столько времени дожидался Су-33, оттуда оглянулся на базу. Прости нас, Господи, грешных… Какую цену пришлось заплатить за сотню галлонов керосина? Сколько проклятий, порожденных устами вдов, обрушится на наши осыпанные пеплом головы? А впрочем, отвечу. За все отвечу, когда придет черед. Как только Бог спросит, я объясню Ему, почему делал так, а не иначе. И почему мне пришлось убивать. За каждого, у кого я жизнь отнял, — отвечу и готов буду вину искупить. Пусть только наступит мой черед. А пока хожу по земле, уж хай простят, кто может. Помнится, я говорил старику, что, если из нас семерых умрут шестеро, тот, кто останется, уйдет отсюда с легкой душой. Тогда мне казалось, что так и будет. Но я ошибался. На самом деле это непросто. И пусть нас выжило четверо, смерти троих не перекрыть даже тысяче смертей тех, кто ляжет под обломками кондфабрики. Жаль, не попрощался с Трофимовым. Не поблагодарил даже Призрака, уже который раз выручившего меня. Ну да не обидятся. Поймут, надеюсь, мою мелкую нетактичность. Ибо что мне ваша «конфетка»? Что мне ваша тюрьма каталовская? Мне до Калмыка добраться надо. Сколько там — километров пятнадцать будет? Если вспомнить армейские марш-броски, то примерно три часа ходу. Вот о чем я думаю и что заботит меня. Жаль, верхом кататься не умею. Мог бы коня захомутать. А так придется пешака, с кровящей раной в боку, треснувшими ребрами и сотрясением мозга. Ничего, дойду. Еще не таким добирался, и не налегке причем. Так что привыкшие мы, не сдадимся и посредь дороги не упадем. Главное — чтобы мне быть на месте, когда она переступит порог «Невады». И не в мыле и грязи, как лошадь пахотная, а чистым, аккуратным, сбрызнутым одеколоном, ну и с букетом в руках, разумеется. Мы же, в конце-то концов, мужики какие-то или кто?
…Узоры и голова в бинтах,
Стилеты засели глубоко,
Миноры и я как на «винтах»,
Ракеты. Летают далеко…
Выйдя со двора, миновав продолжавших прислушиваться к доносящемуся грохоту из города «сыновей», я свернул за угол. Забросил уроненную кем-то из бойцов Кули «ксюху» за спину и пошел вдоль бетонного забора — тем же маршрутом, которым сюда пришли. Семеро. С трудом выбрался на холм — естественное укрытие, где нас, расхитителей секретных бункеров, столько времени дожидался Су-33, оттуда оглянулся на базу. Прости нас, Господи, грешных… Какую цену пришлось заплатить за сотню галлонов керосина? Сколько проклятий, порожденных устами вдов, обрушится на наши осыпанные пеплом головы? А впрочем, отвечу. За все отвечу, когда придет черед. Как только Бог спросит, я объясню Ему, почему делал так, а не иначе. И почему мне пришлось убивать. За каждого, у кого я жизнь отнял, — отвечу и готов буду вину искупить. Пусть только наступит мой черед. А пока хожу по земле, уж хай простят, кто может. Помнится, я говорил старику, что, если из нас семерых умрут шестеро, тот, кто останется, уйдет отсюда с легкой душой. Тогда мне казалось, что так и будет. Но я ошибался. На самом деле это непросто. И пусть нас выжило четверо, смерти троих не перекрыть даже тысяче смертей тех, кто ляжет под обломками кондфабрики. Жаль, не попрощался с Трофимовым. Не поблагодарил даже Призрака, уже который раз выручившего меня. Ну да не обидятся. Поймут, надеюсь, мою мелкую нетактичность. Ибо что мне ваша «конфетка»? Что мне ваша тюрьма каталовская? Мне до Калмыка добраться надо. Сколько там — километров пятнадцать будет? Если вспомнить армейские марш-броски, то примерно три часа ходу. Вот о чем я думаю и что заботит меня. Жаль, верхом кататься не умею. Мог бы коня захомутать. А так придется пешака, с кровящей раной в боку, треснувшими ребрами и сотрясением мозга. Ничего, дойду. Еще не таким добирался, и не налегке причем. Так что привыкшие мы, не сдадимся и посредь дороги не упадем. Главное — чтобы мне быть на месте, когда она переступит порог «Невады». И не в мыле и грязи, как лошадь пахотная, а чистым, аккуратным, сбрызнутым одеколоном, ну и с букетом в руках, разумеется. Мы же, в конце-то концов, мужики какие-то или кто?