подняли на место мой опрокинутый стол, поставили подпорку вместо сломанной ножки, не обращая никакого внимания на так раздражающие мой слух хриплые крики Мэйлины. Дети так быстро ко всему привыкают. Слишком быстро. Я моргнула, чтобы очистить глаза. Мэйлину удалось успокоить. Ах, как благостно это отличается от первого ужасного приступа, когда мы были вынуждены с нею бороться целый час! Я быстро развернула её и прижала к своей груди, наблюдая, как разглаживается её лицо и успокаивается неровное дыхание. Она открыла глаза:
- Папа сказал, что во время следующего отпуска он снова возьмёт нас в Диснейленд. В прошлый раз у нас не получилось добраться до ракеты. Теперь у нас не получиться добраться никуда в этом мире...
Она улыбнулась мне своей нормальной (не хватает переднего зуба), улыбкой, и заснула. Мы вернулись к работе, Бобби и я.
- Её папа умер, - как ни в чем не бывало сказал Бобби, когда он ждал своей очереди к точилке. [1]- Она знает, что её папа умер, и её мама умерла, и маленький братик.
- Да, Бобби, мы все это знаем, - ответила я. - Давайте вернемся к нашей истории. У нас как раз осталось времени до обеда, чтобы успеть её записать.
Вот так я стояла и смотрела на щель в стене над нашей Исследовательской Доской – в данный момент, «Как всё это случилось?» - в то время как дети записывали свою первую правдивую историю Разорванного Времени.
И только спустя несколько дней дети попросили написать еще одну историю. Дождь лил снова - чуть менее мутный, чуть менее проливной, так что осколки стекол в наших окнах были не такими уж грязными, а в классной комнате оставался сухим довольно большой участок, способный уместить нас всех, за вычетом Мэйлины. - Я думаю, она придет завтра, - сказала Селия. - Сегодня утром она уже не говорила про Диснейленд, она вспомнила, как всю её семью раздавило водонапорной башней, когда она на них упала, и она плакала, когда мы уходили из спальни, но на этот раз она не кричала и не билась ногами, она просто плакала и… - Боже всемогущий! – воскликнула я, - Ты хоть дыхание переведи! - Ай, да мне не надо! - Селия усмехнулась мне и смущённо заёрзала. - Я дышу в промежутках. - Что-то я не заметила никаких «промежутков» - улыбнулась я в ответ. - Не используй так много слов за раз. - Могём ли мы написать еще одну правдивую историю? - спросил Виллси. («Не Вилли!» - Голос его матери, тонкий и пронзительный, возник в моей памяти, мне никогда уже не суждено услышать его снова. – «Его зовут Виллси. В-и-л-л-с-и. Пожалуйста, научите его писать своё имя правильно!») - Если хотите, - сказала я. - Только надо говорить: «Можем ли мы»? - Можем ли мы? - хором повторил класс. - Вот так правильно, - похвалила я. – У тебя есть на примете что-то особенное, Виллси? - Нет, - сказал он. - Просто сегодня утром у нас на завтрак был хлеб. Мой был сухой. Папа Бобби сказал, что нам ещё повезло, хлеб уже давно должен был сгнить. Хлеб. Мой рот наполнился слюной. Он давно уже не попадал к нам на стол – только детям. - Мой тоже был сухой, - сказал Кен. - И с одного краю – синий. - Радиоактивный, – с умным видом кивнул Виктор. - Хм! - быстро возразил Бобби. – Здесь нет ничего радиоактивного! Мой папа говорит… - Твой папа! Твой папа! – вскинулся Виктор. – У меня тоже раньше был папа! - У всех были папы, - спокойно сказала Мария. – Иначе бы вы не могли родиться. Но некоторые папы умерли. - Все папы умерли, - сказал Бобби. - Только мой ещё не умер. Я рад, что он не умер! - Мы все рады, - ответила я, - папа Бобби помогает нам всем. - Да, - сказал Виллси, - он раздобыл для нас хлеб. - Как бы то ни было, синяя - это плесень, - вмешался Бобби. - И это полезно для вас. Это растёт пени-цилиндр. - Пенициллин? – подсказала я. Он кивнул и утих, удовлетворенный. - Хорошо, Виллси, как мы назовём нашу историю? Он посмотрел на меня безучастно. - О чем она? – спросила я. - О нашей еде, - сказал он. - Прекрасно. Подходящее название, - сказала я. - Кто может продиктовать мне по буквам? Я аккуратно записывала чёрным маркером на листе бумаги, в то время как Глорианна поочерёдно называла мне буквы, после каждой торжественно взмахивая своими длинными черными волосами. Наша классная доска позеленела от потоков дождевой воды, непрерывно льющихся на неё через дырявый, провисший потолок. В нижней половине доски началось шелушение, медленно расползавшееся вверх по диагонально пересекавшей её трещине. - Итак, Виллси, - Я ждала, держа наготове маркер. - У нас на завтрак был хлеб, - составил он. – Он был чёрствый, но всё равно хороший. - Мой не был, - возразил Кен. – Он был ужасным. - Нельзя так говорить про хлеб, - сказала Мария. - Хлеб – хороший. - Мой не был! – упрямился Кен. - Даже если мы больше никогда его не получим? - спросила Мария. - Ай! Где это видано, чтобы больше не было хлеба? – усмехнулся Кен. - Из чего делают хлеб? – спросила я. - Из муки, - откликнулся Бобби. - Кукурузный хлеб из кукурузной муки, - быстро сказал Виктор. - Да, а муку делают из…- подсказала я. - Из пшеницы, - сказал Кен. - А пшеница… - …Растёт в полях, - закончил Кен. - Видисс, всезнайка, - сказала Глорианна. – И где теперь пссеничные поля? - Используй зубы, Глорианна, - напомнила я. – Зубы, а не язык. Скажи: «Ш-ш-ш… ». Глорианна стиснула зубы и приоткрыла губы. - Ш-ш-ш! - уверенно выговорила она. Бобби и я обменялись понимающими взглядами, и наши глаза улыбнулись друг другу над остававшимися серьёзными губами. - Вернёмся к нашей истории, - предложила я.
Я смотрела на склонённые головы сидящих тесной группой учеников, пока они старательно записывали придуманную нами историю. Дождь проносился за окном словно длинные, вздымаемые ветром шторы. Капли дождя были прекрасны, но их было так много, что, казалось, я могла протянуть руку и погладить их изгибы. Я подошла ближе к окну, перебрав несколько мест, прежде чем нашла одно, где дождь не капал сверху и брызги не долетали до меня извне. Но это было очень неудобное место. Я не могла видеть ничего, кроме внутреннего дворика, где раньше располагалась остальная часть школы. Наш класс был единственным уцелевшим в офисном крыле здания. Офисное крыло было единственным не полностью разрушенным, оно приютило последних учеников. Половина крыла исчезла. У нас были туалеты (не функционирующие), столовая (с наполовину разрушенной крышей), и наша классная комната. Мы были школой. Мы – это всё, что осталось от поколения учеников начальных классов – и от школы
И только спустя несколько дней дети попросили написать еще одну историю. Дождь лил снова - чуть менее мутный, чуть менее проливной, так что осколки стекол в наших окнах были не такими уж грязными, а в классной комнате оставался сухим довольно большой участок, способный уместить нас всех, за вычетом Мэйлины. - Я думаю, она придет завтра, - сказала Селия. - Сегодня утром она уже не говорила про Диснейленд, она вспомнила, как всю её семью раздавило водонапорной башней, когда она на них упала, и она плакала, когда мы уходили из спальни, но на этот раз она не кричала и не билась ногами, она просто плакала и… - Боже всемогущий! – воскликнула я, - Ты хоть дыхание переведи! - Ай, да мне не надо! - Селия усмехнулась мне и смущённо заёрзала. - Я дышу в промежутках. - Что-то я не заметила никаких «промежутков» - улыбнулась я в ответ. - Не используй так много слов за раз. - Могём ли мы написать еще одну правдивую историю? - спросил Виллси. («Не Вилли!» - Голос его матери, тонкий и пронзительный, возник в моей памяти, мне никогда уже не суждено услышать его снова. – «Его зовут Виллси. В-и-л-л-с-и. Пожалуйста, научите его писать своё имя правильно!») - Если хотите, - сказала я. - Только надо говорить: «Можем ли мы»? - Можем ли мы? - хором повторил класс. - Вот так правильно, - похвалила я. – У тебя есть на примете что-то особенное, Виллси? - Нет, - сказал он. - Просто сегодня утром у нас на завтрак был хлеб. Мой был сухой. Папа Бобби сказал, что нам ещё повезло, хлеб уже давно должен был сгнить. Хлеб. Мой рот наполнился слюной. Он давно уже не попадал к нам на стол – только детям. - Мой тоже был сухой, - сказал Кен. - И с одного краю – синий. - Радиоактивный, – с умным видом кивнул Виктор. - Хм! - быстро возразил Бобби. – Здесь нет ничего радиоактивного! Мой папа говорит… - Твой папа! Твой папа! – вскинулся Виктор. – У меня тоже раньше был папа! - У всех были папы, - спокойно сказала Мария. – Иначе бы вы не могли родиться. Но некоторые папы умерли. - Все папы умерли, - сказал Бобби. - Только мой ещё не умер. Я рад, что он не умер! - Мы все рады, - ответила я, - папа Бобби помогает нам всем. - Да, - сказал Виллси, - он раздобыл для нас хлеб. - Как бы то ни было, синяя - это плесень, - вмешался Бобби. - И это полезно для вас. Это растёт пени-цилиндр. - Пенициллин? – подсказала я. Он кивнул и утих, удовлетворенный. - Хорошо, Виллси, как мы назовём нашу историю? Он посмотрел на меня безучастно. - О чем она? – спросила я. - О нашей еде, - сказал он. - Прекрасно. Подходящее название, - сказала я. - Кто может продиктовать мне по буквам? Я аккуратно записывала чёрным маркером на листе бумаги, в то время как Глорианна поочерёдно называла мне буквы, после каждой торжественно взмахивая своими длинными черными волосами. Наша классная доска позеленела от потоков дождевой воды, непрерывно льющихся на неё через дырявый, провисший потолок. В нижней половине доски началось шелушение, медленно расползавшееся вверх по диагонально пересекавшей её трещине. - Итак, Виллси, - Я ждала, держа наготове маркер. - У нас на завтрак был хлеб, - составил он. – Он был чёрствый, но всё равно хороший. - Мой не был, - возразил Кен. – Он был ужасным. - Нельзя так говорить про хлеб, - сказала Мария. - Хлеб – хороший. - Мой не был! – упрямился Кен. - Даже если мы больше никогда его не получим? - спросила Мария. - Ай! Где это видано, чтобы больше не было хлеба? – усмехнулся Кен. - Из чего делают хлеб? – спросила я. - Из муки, - откликнулся Бобби. - Кукурузный хлеб из кукурузной муки, - быстро сказал Виктор. - Да, а муку делают из…- подсказала я. - Из пшеницы, - сказал Кен. - А пшеница… - …Растёт в полях, - закончил Кен. - Видисс, всезнайка, - сказала Глорианна. – И где теперь пссеничные поля? - Используй зубы, Глорианна, - напомнила я. – Зубы, а не язык. Скажи: «Ш-ш-ш… ». Глорианна стиснула зубы и приоткрыла губы. - Ш-ш-ш! - уверенно выговорила она. Бобби и я обменялись понимающими взглядами, и наши глаза улыбнулись друг другу над остававшимися серьёзными губами. - Вернёмся к нашей истории, - предложила я.
Я смотрела на склонённые головы сидящих тесной группой учеников, пока они старательно записывали придуманную нами историю. Дождь проносился за окном словно длинные, вздымаемые ветром шторы. Капли дождя были прекрасны, но их было так много, что, казалось, я могла протянуть руку и погладить их изгибы. Я подошла ближе к окну, перебрав несколько мест, прежде чем нашла одно, где дождь не капал сверху и брызги не долетали до меня извне. Но это было очень неудобное место. Я не могла видеть ничего, кроме внутреннего дворика, где раньше располагалась остальная часть школы. Наш класс был единственным уцелевшим в офисном крыле здания. Офисное крыло было единственным не полностью разрушенным, оно приютило последних учеников. Половина крыла исчезла. У нас были туалеты (не функционирующие), столовая (с наполовину разрушенной крышей), и наша классная комната. Мы были школой. Мы – это всё, что осталось от поколения учеников начальных классов – и от школы