навстречу Максиму и Поле, стараясь точно попадать в свои следы.

На всю жизнь врезался ему в память этот склон, ровный и белый, будто гигантский лист чистой бумаги, и на нём две движущиеся тёмные фигуры. Увайс был уже недалеко от Максима и Поли. Битка заскулила сверху. Она, должно быть, хотела предупредить своего хозяина об опасности. А мальчик всё ещё молчал, боясь даже криком всколыхнуть угрожающую горную тишину, которая вот-вот могла прорваться грозным грохотом обвала. Он уже думал, что вот сейчас дойдёт до Поли, скажет ей, как нужно идти, и всё обойдётся благополучно. И как раз тогда послышалось шуршание. Оно было тихим и даже будто бы нежным, но вдруг прогремело, как гром, и его услышали все: и Максим, и Поля, и Увайс, и его Битка, которая попробовала броситься к своему хозяину, а потом, испуганно повизгивая, вскарабкалась ещё выше, где нависал над снегом спасительный выступ скалы. Максим и Поля сделали ещё несколько шагов навстречу Увайсу — и это были их последние шаги. В ту же секунду шуршание перешло в глухой шум, половина горы сдвинулась с места и поползла вниз. Ещё было время, что бы попробовать спастись, но Поля и Максим вместо того, чтобы бежать к Увайсу, от неожиданности остановились. Мальчик, видя это, бросился к ним, но уже ничего не успел сделать. Непреодолимая сила подхватила всех троих и понесла вниз, всё быстрее и быстрее, окутывая холодным снегом.

Ещё долго после того гремели горы, долго металось в ледяной пустыне равнодушное эхо, а ещё дольше стояла под защитой скалы маленькая собачка Битка, ожидая возвращения своего хозяина и его друзей.

Но они не возвращались. Тогда Битка, ещё раз печально тявкнув, повернулась и побежала по пути, каким вёл сюда всех их Увайс.

Тайна щита старой черепахи

Известному киевскому профессору-палеографу Ивану Терентьевичу Бойко во время одного из его путешествий в Китай китайский академик подарил большой черепаховый щит. На таких щитах несколько тысяч лет тому назад в Китае записывались различные события, подобно тому, как ассирийцы делали это на глиняных табличках, а древние египтяне на листках нильского папируса.

Щиту, который был подарен Ивану Терентьевичу, как утверждали специалисты, было около четырёх тысяч лет. Разумеется, цифра эта была приблизительной, и щит мог оказаться старее в два, а то и в три раза, а мог быть и «моложе». На его выпуклой поверхности довольно отчётливо проступали иероглифы необычной формы, высеченные чем-то острым и разрисованные чрезвычайно стойкими красками, не похожими, как показал химический анализ, ни на какие современные. Краски и линии самих иероглифов были подобраны с таким расчётом, чтобы они полностью совпадали с естественным рисунком щита. Поэтому на некотором расстоянии никакой надписи на щите вообще нельзя было заметить. Зато вблизи каждому становилось ясно, что эти извилистые канавки и прямые бороздки, заполненные затвердевшими на протяжении тысячелетий красками, не что иное, как текст, написанный человеческой рукой. Но что означала эта надпись? В своём старании придерживаться естественных линий щита древний художник в такой степени изменил внешний вид иероглифов, что никто не мог разобрать ни одного слова.

Китайский академик, который подарил профессору Бойко этот щит, рассказал, что, согласно существующим легендам, щит привезён в Пекин из северо-западных областей Китая и что кто-то из специалистов когда-то даже высказал мысль о том, будто бы эта надпись указывает на существование какой-то ещё неведомой старинной культуры в этих местах.

Иван Терентьевич решил раскрыть тайну, которую скрывал старый щит. Он бился над этим несколько лет, пока как-то, совершенно случайно, не обратил внимания на странную форму щита. Собственно, заметил это не он, а его внук Андрейка, который всё время крутился возле деда и тоже мечтал, наверно, в своё время стать палеографом. Андрейка как-то принёс в кабинет дедушки маленькую речную черепаху и, положив её на стол рядом с остатками старинной, вдруг воскликнул:

— Дедушка, да они же совсем непохожи!

Профессор быстро подошёл к столу, посмотрел туда, куда показывал Андрейка, и вдруг почувствовал, что весь холодеет.

Щиты живой и мёртвой черепах имели совершенно различную форму. Над старинным щитом кто-то трудился, чтобы сделать его похожим то ли на цветок, то ли на облачко, то ли на листок лотоса, и он действительно утратил свою естественную форму. Так вот где была разгадка тайны!

Теперь уже профессору легко было расшифровать надпись. Внешние очертания щита точно повторялись в самом центре надписи, а сами иероглифы шли, как теперь нетрудно было увидеть, не по вертикали, не по горизонтали и вообще не по прямой или ломаной линии, а по кругу, огибая со всех сторон и заполняя изнутри этот цветок, облачко или листок лотоса.

На щите было написано:

«Не стоит прыгать в воду, когда чёлн ещё не перевернулся. Но чёлн моей жизни уже шатается над бездной вечности, и потому я решил сказать о том, чего никто не знает. Я проткнул в уши слов китайские украшения и индийские жемчужины, чтобы читатели знали, что в оснащении нет недосмотра, а в положении нет слабости, а помощь и содействие небесных сфер, именем которых и называются цветы. Об этом же говорят и стихи:

Эти цветы прекраснее и белоснежнее хризантем, а растут они в долине Подковы, которая лежит на две тысячи чжанов^[1] ниже Великой горы Цун-лина. Это я говорю, Сюан-цзян, великий путешественник и калиграф царства Ся. Долина Подковы укрыта снегами в сторону Солнца и Великой горы, а Великую гору можно заметить только с горы Царей. Цветы Неба дают свои соки в конце лета, и от напитка, который готовят белые братья, мужчины спят по пять лет, а женщины — по четыре. Много будет когда-нибудь слухов о цветах Неба в Небесных горах, но лучше один свидетель, нежели десять тысяч слухов. Есть стихи:

В долину Подковы нет пути. Я пришёл туда один. Спутники мои погибли, я тоже едва не погиб, так как отказался от напитка забвения. Белые братья послали за мной в погоню смуглых воинов, но смуглые испугались холодных снегов, которых мы достигли на пятый день, и отстали от меня. Я