обернулась в зал. — Девочки, возьмите автоматы. Постойте за фашистов.

Девочки из балетного кружка недовольно фыркнули, но побежали на своих выворотных ножках за кулисы, посуетились там, пошушукались, одна из них выплыла на сцену и надменно сказала:

— Нет там никаких автоматов.

— Как это нет?! — вспылила Людмила. — Артюхов!

Костя ушел за кулисы, погремел ящиками, вышел и мрачно объявил:

— Нету.

Началась тихая паника.

Бегали в столовую, спальни, аукали и кричали по территории. Второе звено исчезло.

Людмила сначала злилась, а когда протрубили отбой, забеспокоилась всерьез. Но волноваться начала часа через полтора-два после обхода и решила доложить о происшествии начальнику. Тот приехал из города с последней электричкой, еще не успел переодеться и вначале не придал случившемуся значения.

— Вожатый с ними? — спросил он. — Никуда не денутся. Придут…

Людмила все-таки решила опросить ребят, и выяснилось, что никого из второго звена не видели с обеда. Девочки сказали, что в спальне нет Оли, и Людмила прибегла к испытанному способу: вызвала Ползикову. Но та вела себя вызывающе, как рассказывала потом начальнику Людмила, и на ее вопросы отвечать отказалась. Да еще накричала на Тяпунова, когда тот хотел что-то рассказать. На того это так подействовало, что он замолчал и ничего вразумительного добиться от него не удалось.

Начальник забеспокоился, велел отрядить на поиски вожатых, позвонил пограничникам, а уже под утро сел на мотоцикл и поехал в совхозный поселок, к Поливанову. Тот уже был на ногах, собирался на дальние фермы, выслушал начальника и сказал:

— Ты не волнуйся, Николай Иванович. Найдем твоих ребятишек.

— Да как не волноваться? — нервно затягивался папиросой начальник. — И надо же! Перед самым закрытием!

— Говоришь, вожатый с ними был? — спросил Поливанов. — Какой из себя? Не в очках?

— В очках! — удивился начальник. — А ты откуда знаешь?

— Встречались… — задумался Поливанов и полез в карман куртки. Вытащил оттуда пригласительный билет и протянул начальнику. — По этому адресу искать надо.

Начальник пробежал глазами написанное на билете и пожал плечами.

— Костер — это понятно… А что за музей? В первый раз слышу!

— Самостоятельно, значит, действуют! — рассмеялся Поливанов и, став вдруг серьезным, сказал: — Пойдем.

* * *

Солнце уже вставало, когда Поливанов и начальник лагеря подошли к землянке и увидели спящих вповалку, прямо на земле ребят. Они не слышали, как Поливанов и начальник вошли в землянку и вышли обратно, как осторожно, чтоб не разбудить ребят, взялись за последнее оставшееся на земле бревно, вкатили его на крышу, уложили дерн, убрали сходни и подпоры.

Потом сели в сторонке, закурили и так и сидели над спящими, молчали и улыбались чему-то.

Потом откуда-то появились заплаканная Людмила, врач, дядя Кеша и Аркадий Семенович. Сзади бежала Ползикова с каким-то свертком в руках.

— Тише! — поднялся начальник и показал на спящих.

— Тише! — повторил Поливанов и встал рядом с ним.

Так стояли они, закрывая собой ребят, а солнце поднялось выше, и луч его упал в открытую дверь землянки. И все увидели фонарь «летучая мышь» под смолистым накатом потолка, ватники и шинели на крепко сбитых нарах, котелок и ложки на столе рядом с потертой военной картой, автоматы в углу.

Как будто бы только-только вышли из землянки люди и сейчас вернутся назад. Но висят на степах фотографии в траурных рамках и холоден пустой походный котелок.

Ползикова отстранила Людмилу, подошла к двери, на цыпочках прошла к столу. Развернула одеяло. Выложила из кастрюли кашу.

И дымком вдруг потянуло от котла…

* * *

Тянется по лесной тропинке цепочка людей. Женщины, мужчины. Группами и в одиночку. Шагают, позванивая орденами и медалями, отвоевавшие свое солдаты. Выйдя на просеку, они останавливаются, поджидая остальных, здороваются, сворачивают на тропинку, идут к землянке. Молча спускаются они к двери, а когда опять выходят на свет, жмурятся от слез и солнца.

И девочка со спутанными легкими волосами несет им охапки полевых цветов.

Безрукий, рано поседевший человек отворачивает мокрое от слез лицо, показывает на пустой рукав и, с трудом обхватив здоровой рукой цветы, кладет их на порог землянки. И, не выдержав, в голос, по-бабьи, плачет женщина в нарядном джерсовом костюме и кирзовых солдатских сапогах.

* * *

А потом был костер.

Выступали акробаты, танцевали «маленькие лебеди», гремел духовой оркестр, и когда замерцали огромной багрово-синей шапкой догорающие угли, пограничники вскинули карабины — и разноцветные трассы радугой опоясали темное небо.

Генка сидел на траве, смотрел на радужное это многоцветье и думал о том, что нет ничего дороже дела, которое нужно людям.

…Мягко цокали по траве копыта, звякали стремена, улыбался с седла Крис и все махал, махал Генке узкой и жесткой своей ковбойской шляпой…