его уже знали, а живот после двухдневной голодухи совсем подвело. Ночью на маленькой окраинной улице он напал на старика. Сытин трясся, и старик тоже трясся, пританцовывая левой ногой.

— Сынок, — прошептал старик, — я тебе все что хочешь отдам, только душу не губи...

Сытив заорал и ударил старика по лицу. У старика было дряблое лицо, а под глазами — синие и красные прожилки. После того как он ударил старика, ему показалось, что наступила какая-то страшная тишина. Старик заплакал, жалобно, всхлипывая. Тогда Сытин схватился руками за голову, замычал что-то и упал лицом в грязь. Он катался по земле, кусал до кости запястье и выл. А старик опустился на колени и гладил его по спине. А Сытин по-прежнему выл.

— Уйди, — сказал он, — уйди отсюда, гадина старая!

Но старик не ушел. С тех пор Антон Сытин стал жить у него в доме. Старик был егерем в Синеозерском охотхозяйстве. По странному совпадению фамилия у него была та же, что и у Антона, — Сытин. У старика была коза, два ружья и большая голубятня.

В рудокопы, брать золото под землей, Антон Сытин тоже пошел из ненависти к дьявольскому металлу. И с первых же дней стал рекордсменом.

— Я его все вырубить хочу, — сказал он, получая в Кремле орден, — чтоб потомкам не осталось. Они без него обходиться будут. Вон Ильич говорил, что из него уборные делать надо. Я это всенародно одобряю.

В зале смеялись и аплодировали. Только человек, вручавший Сытину орден, не смеялся со всеми. Он долго пожимал Сытину руку, а потом обнял его и поцеловал.

— Ребята, — сказал Андрейка, — охота мне поесть. А то кишка на кишку протокол пишет.

Андрейка выступал в художественной самодеятельности с танцем «Партизан». Он пришел в клуб и спросил руководительницу художественной самодеятельности:

— Здравствуйте, как вас зовут?

Крохотная двадцатилетняя балерина ответила:

— Меня зовут Марьей Петровной.

— А меня — Андреем Федоровичем.

Марья Петровна засмеялась, оглядела нескладную фигуру парня и подумала: «Ничего себе чемодан...»

Андрейка рассердился из-за того, что она на него так смотрела. Он вышел в середину зала, стал прыгать и выделывать ногами такие курбеты, что Марья Петровна только диву давалась. С тех пор Андрейка стал танцевать у Марьи Петровны. Она поучала его:

— Диета и еще раз диета. А для вас — еще раз диета.

— Я понимаю, — отвечал Андрейка.

Но когда он пригласил Марью Петровну в ресторан, балерина чуть не лишилась дара речи. Андрейка съел три бифштекса, мазал хлеб маслом толщиной в палец и пил водку с улыбочкой и галантным придыханием. Под землей он ел еще больше. И так же много пил. Здесь, в блоке, пробивался углекислый источник: шипучий, крепкий и студеный. Андрейка набирал полную флягу и выпивал ее до дна. Потом он весело рыгал, чистил зубы спичкой и начинал рассказывать Ермоленко, который очень любил его слушать, о том, что такое «па-де-де» и как танцевали при дворе Марии-Антуанетты.

Строкач слушал Андрейку, посмеиваясь, а потом, когда тот на минуту остановился, крикнул:

— Э! Толик, который Петухов! Ты чего там?

Петухов молчал.

— Эй! — крикнул Строкач громче. — Ты что?!

Петухов по-прежнему молчал.

Тогда Строкач поднялся и пошел в дальний угол, к маленькой жиле, на которой работал Петухов. Он прошел совсем немного и увидел жилу. Она белела на фоне черной гранитной породы, эта маленькая кварцевая золотоносная жила. Петухов стоял на коленях и тер локтем что-то лежавшее у него под ногами. Строкач опустился рядом с Петуховым и спросил:

— Что с тобой, парень?

Толик Петухов поднял на бригадира Строкача зеленые остановившиеся глаза и тихонько засмеялся.

— Глянь, — сказал он и поднял локоть.

Там, на земле, лежал огромный самородок. Он блестел в свете карбидки, потому что Петухов очистил его слюнями от кварцевой и гранитной пыли.

— Мой, — сказал Петухов. — Мой камушек. Я нашел...

Строкач поднялся с колен и попросил:

— Встань, парень.

— Сейчас.

— Встань, — попросил Строкач. — Встань, Толик.

Петухов поднялся, держа в руках самородок. Он держал его всеми пальцами, прижимая к груди. Петухов смотрел на Строкача и улыбался счастливой, отрешенной улыбкой. Тогда бригадир крякнул и ударил Петухова наотмашь по скуле. Раскинув руки, парень упал. Самородок глухо брякнулся о гранит.

Строкач боялся только одного. Он боялся, что сюда подойдет Сытин. И поэтому Строкач повторил шепотом:

— Поднимись, Толик, я прошу тебя.

Петухов броском вскочил и кинулся на Строкача, опустив голову. Строкач схватил его за лацканы спецовки и снова ударил. И парень упал бы, но Строкач держал его за лацканы.

— А теперь уходи, — все так же шепотом сказал Строкач.

У Петухова затряслось лицо, и он сказал:

— Я всем по кусочку отломлю, не думай...

И тогда Строкач снова ударил парня. Петухов начал пятиться к люку, ощупывая ногами породу позади себя. Строкач ждал, пока он начнет спускаться вниз, на нижний горизонт, на 218-й квершлаг. Петухов начал спускаться медленно и тихо, словно боясь разбудить кого-нибудь. И он все время неотрывно смотрел на Строкача. Когда его голова скрылась, Строкач отшвырнул ногой самородок и пошел к своим.

Андрейка все еще рассказывал про танцы, которые танцевали у Марии-Антуанетты. Он рассказывал слово в слово так, как вчера объясняла Марья Петровна.

Строкач присел рядом со всеми и начал жевать сухой хлеб.

— Что? — спросил Ермоленко.

— С брюхом у него плохо, — ответил Строкач.

Все помолчали. Потом Строкач кашлянул и сказал:

— Ребята, около маленькой жилы — видимое золото. В самородках. Надо его собрать в каски и оттащить наверх, чтоб не растерялось. Ты оттащи, Ермоленка, ладно?

— Ладно.

— Дотащишь? Там килограмм двадцать.

— Дотащу.

— А я все-таки не наелся, — вздохнул Андрейка и отломил еще один кусок хлеба. Он густо намазал его маслом, отрезал толстый ломоть колбасы и попросил Сытина:

— Антоша, подай соли.

— Чудак, — ответил Сытин, — тебе ж Мария-Антуанетта соли есть не велит, сам говорил.

— В шахте можно. Она с потом выйдет.

Сытин пожал плечами и протянул ему газетный кулек с солью.

— Нет, — сказал Андрейка, — с рук в руки соль передавать нельзя: поссоримся.

Строкач вдруг засмеялся и сказал:

— Вам можно с рук в руки соль передавать. Вы не поссоритесь.

Андрейка посмотрел на Строкача и тоже засмеялся.

— Ладно, — согласился он, — давай.

И он взял кулек и стал посыпать крупной белой солью красную кровяную колбасу.

Через десять минут после того, как ушел Ермоленко с золотом,