Леонид Красовский «В чужих погонах» Рассказы о чекисте

Есть в городе Тайшете, что в Иркутской области, тихая улочка. Сюда, в дом, утопающий в зелени, часто приходят школьники. Летом в палисаднике, а зимой в жарко натопленной комнате усаживаются они в кружок, с благоговением рассматривают именной «маузер» и шашку.

Хозяин дома, Иван Платонович Сашин, высокий седой человек, говорит о себе неохотно. Но постепенно, разговорившись, мысленно переносится в далекие годы...

Соседи по койке

Очнувшись, он решил, что лежит навзничь на траве. Вспомнилась штыковая атака, перекошенные рты беляков... Но сколько же времени прошло с тех пор, как белогвардейский пулемет швырнул его на землю? И чье теперь поле, на котором он лежит?

Рядом послышались голоса. Иван затаил дыхание.

— Организм крепкий, жить будет.

— А эти как?

— Понемногу поправляются, товарищ комиссар...

Сердце Ивана радостно колотнулось от слов «товарищ комиссар». Он попытался приподняться, увидел спины уходящих — одну в белом халате, а другую — в кожаной куртке. Понял, что лежит вовсе не в поле, а на госпитальной койке. И снова погрузился в гудящий мрак.

Ночью услышал раздраженный голос:

— Боже мой, до чего все надоело!

— Тс-с-с, — произнес кто-то другой и добавил: — Не забывайте, что в палате тяжелораненый.

Через несколько дней Иван уже мог поворачиваться на бок.

— Где я? — спросил он, заметив на себе пристальный взгляд человека с перебинтованной головой.

Тот улыбнулся:

— В Петрограде. Остальное, надеюсь, понятно.

Виталий Сергеевич до войны работал механиком на заводе, его сосед по койке и приятель — узколицый блондин в пенсне — сельским фельдшером. Вместе воевали с немцами, дослужились до унтеров, а когда началась революция, вступили в Красную гвардию.

Томительно тянулись госпитальные дни. Еще томительнее — ночи. Частенько Иван не мог до утра сомкнуть глаз. Не раз замечал, что и его соседей одолевает бессонница. Попыхивая папиросами, они вполголоса о чем-то разговаривали. И вот однажды...

Под утро, чуть забрезжило, под окном грянул выстрел. Кто-то выругался, торопливые шаги прогремели по коридору. И тут произошло невероятное. Фельдшер проворно спрыгнул с кровати, выхватил из-под подушки пистолет и кинулся к окну.

— Куда? — остановил его властный окрик. — Назад!

Так же проворно фельдшер юркнул под одеяло.

— Нервы, — проговорил Виталий Сергеевич со злостью и добавил мягче: — Разве можно так рисковать? С вашей-то ногой... Вы видели, Ваня, что он вытворил?

Иван видел, но промолчал. Притворился спящим. Смутная догадка удержала от немедленного ответа. Ведь днем фельдшер сказал врачу, что не может вставать. А почему не сдал пистолет?

На следующий день Виталий Сергеевич весело рассказывал врачу, как фельдшер, услышав выстрелы, пытался вскочить с постели:

— Не выдержало сердце солдата. Заслышав звуки сечи, смело ринулся на врага...

Виталий Сергеевич смеялся, а глаза его пытливо буравили Ивана.

— Неужели ничего-таки не слышали?

— Я привык спать во время перестрелок, — ответил Иван. — А что произошло?

Врач, седой старик с холеной бородкой, махнул рукой:

— Ничего особенного. Один больной пытался бежать из госпиталя, а караульный поднял тревогу.

Еще через несколько дней Иван начал вставать с постели. Однажды вышел нетвердыми шагами из палаты. Врач заметил это слишком поздно, когда Иван дошел до скамейки во дворе и сел, пытаясь преодолеть головокружение.

— Кто вам разрешил? — накинулся на него старик.

— Никто, — отмахнулся Иван.

— Я доложу комиссару!

— Докладывайте.

Комиссар пришел, поскрипывая ремнями. Остановился перед скамейкой. Он был чуть постарше Ивана.

— Чего бузишь?

— Дело есть, — ответил Иван. — Ты знаешь тех, которые в моей палате лежат?

— Как и тебя.

— Не знаешь. Так вот: никакие они не раненые. Фельдшер недавно козлом скакал.

Комиссар присел на скамейку, положил ладонь Ивану на колено.

— Не врешь?

Иван покачал головой:

— У фельдшера под подушкой пистолет. У другого тоже, наверное, есть оружие.

Комиссар сдвинул фуражку на затылок.

— Проверим.

В тот же день обоих раненых перевели из палаты «в другой госпиталь». Врач-старичок тоже исчез. А потом как-то в палату к Ивану зашел незнакомый русоволосый человек и спросил:

— Ты большевик, товарищ?

— Да, — ответил Иван. — А вы кто?

Русоволосый улыбнулся:

— Че-ка. Нравится тебе это слово?

— Очень.

— Подлечишься — приходи на Гороховую. Нам нужны такие, как ты.

Иван Сашин запомнил адрес.

Чистые руки

Раны заживали медленно. С трудом Сашин добрался до станции Чернореченской, к новому месту работы.

Вечером, придя домой, в пустую, пропахшую сыростью комнату, Иван повесил шинель на гвоздик, вещмешок — в угол и, опустившись на грубую скамейку, задумался.

Неужели наступает мирная жизнь? Как-то не верилось. Слишком памятны были события последних месяцев. Разве забыть бой за Уфу, когда орудийным огнем с парохода поддерживали дивизию Чапаева? Или сражение под Архангельском, когда Иван командовал пешей разведкой и его ранило дважды? Потом, под Ямбургом, его рота попала в такой переплет... Не забыть и десятидневные бои под Курганом, где был разбит колчаковский «полк Иисуса Христа»...

А тут, говорят, председатель ревкома берет взятки. Со своих, с трудового народа...

Несмелый стук в дверь заставил его вздрогнуть.

— Входите! — крикнул Иван.

Порог переступила сухонькая пожилая женщина, повязанная цветным вылинявшим платком. Нерешительно остановилась посреди комнаты.

— Вы уж не сердитесь на дурную бабу, ежели я что не так... Вижу — приехали, начальник вроде...

— В чем дело? — спросил Иван, вставая.

— Я соседка ваша. Хозяйка избы, где живет этот... председатель ревкома. — Женщина подошла ближе, прижала руки к груди. — Помогите! Житья моего больше нету. Давеча сказал: ежели самогонки не принесу — застрелит. А где я ее возьму?..

Иван плотно надвинул на лоб фуражку.

— А ну, пойдем к твоему председателю.

Женщина испуганно заморгала.

— Нет, нет! Вы уж сами. Застрелит он меня!

— Ничего не будет, пойдем.

Дошли до ее избы. Еще со двора Иван услышал пьяную песню. Поднялся на крыльцо, распахнул дверь избы и остановился на пороге. В нос шибанул смешанный запах махорки, самогона, квашеной капусты. Посреди избы нетвердо стоял широкоплечий детина в расстегнутой гимнастерке. Всклокоченная шевелюра