шутили. Как у подножья гор начались непролазные заросли олеандра и церциса, тоже еще идти было можно. А вот как дорога взметнулась вверх, то щерясь провалами голых скал, то смыкая над головой мохнатые сосновые лапы – вот тогда хорошо прочувствовали: куда и зачем идут. Не нравился царю тот этот поход? Да уж, кому бы понравилось?

И ведь не в чудище же дело, сдалось оно? Что они, чудищ никогда не видели? Убьют – так убьют, не убьют – так… Первый раз что ли? Да провались оно, это чудище!

Если развернутся и уйдут – Лару Златокудрая разгневается, а не уйдут, победят чудище – разгневается Гизиду, хозяин лесов. Не победят – так просто, по-тихому, башку сложат. Может оно и лучше, по-тихому? Пусть боги сами разбираются, кто кого, у них свои счеты, людям в такие дела лучше не лезть. А то еще разозлятся, сровняют в божественном гневе весь Аннумгун с лицом земли. Что им? И камня на камне не оставят. Доказывай потом…

Кто разберет, как лучше. Вздохнул. В такие минуты Тизкар готов был радоваться, что стоит за спиной, на шаг позади. Слава богам – не ему решать! Что бы он решил?

Впрочем, Златокудрая-то пострашнее хозяина лесов будет, лес – он от Аннумгуна далеко, да и что им от этого леса… а она рядом. Златокудрая – это сама жизнь.

Ладно. Осталось немного, вон сколько уже прошли. Тизкар оглянулся через плечо.

Где-то там, позади, шел Мелам. Шел? Или может уже не шел, пропал, растворившись в мелкой навязчивой мороси. Мелам то появлялся, то незаметно исчезал, когда ему заблагорассудится, то ли наставник, то ли советник царя, хотя что делать советнику в таком месте? Да и наставник уже ни к чему, не по возрасту – такого царя, как Атну, поди наставь! Седой, поджарый был Мелам, с крупным породистым носом и тонкими, словно стальные витые тросы, руками. Говорят, еще у старого царя Лугальбанды в наставниках ходил, а то и у Энменкара… хотя брешут поди, не живут люди так долго. В глаза наставника уважительно называли Мелам-Ату, за глаза не менее уважительно – дед. Глянешь на такого деда, и сразу становится ясно – не моргнув глазом уложит и буйвола Этану, и здоровенного Тизкара на обе лопатки, хоть обоих за раз.

– Ну, долго еще? – тихонько поинтересовался Тизкар, больше всего опасаясь, что за разговоры сейчас буйвол свернет ему башку.

– Все, пришли! – царь вдруг оказался рядом, сверкнул прищуром серых пронзительных глаз.

Там, впереди, из-за костистой гряды черного сланца, выглядывали исполинские кедры. Нишубур. Ну, вот и славно!

Мальчишка Илькум отчаянно чихал, кутаясь в два плаща – свой и Этаны. Нос распух, словно огромная красная слива, глаза слезились и зубы отчетливо выбивали дробь.

Огня разводить не стали – зачем раньше времени напоминать о себе. Хотя наверно боги и так знают… все равно, лучше не искушать. Только без огня ночью в горах холодно, не то что сопливому Илькуму, даже Тизкара холод пробирал до костей. Ничего, до завтра как-нибудь продержатся.

Царь с Меламом ушли дальше в лес, осмотреться, а они втроем остались. Сидели на земле, под старой, упрямо росшей вкривь и вкось пихтой, а лес тихо гудел за спиной.

Страшный лес, незнакомый, непонятный. Для жителей бескрайних равнин и тростниковых болот, где три молодых тамариска на заднем дворе – уже непролазная чаща, лес, даже без всяких чудищ… да что там, гораздо страшнее самих чудищ! С чудищами можно сразиться и победить, а так… Ничего, с лесом они тоже справятся.

Вот дикому буйволу на лес, да и на богов похоже плевать, он скакал вокруг стрелка образцовой наседкой, отпаивал коньяком и стращал всякими ужасами.

– Смотри у меня, – сердито ворчал он, грозя толстым пальцем, – не оклемаешься к утру, так и останешься здесь сидеть. Без тебя чудище угрохаем.

Незадачливый герой жалобно шмыгал носом, пытаясь заверить, что он вот сейчас, еще чуть-чуть, и будет совершенно здоров, оставаться никак не хотелось, виданное ли дело – в двух шагах от подвига! Тихо как.

Где-то далеко огромное, красно-оранжевое солнце коснулось круглым боком вершин Унхареша.

Говорят, Унхареш подпирает небо, а за его западными склонами нет ничего кроме великой бездны Ану. Яснолицый Италь, проходя свой ежедневный путь по небу, каждый вечер спускается к подножью гор и вступает в темное царство у пределов Илара, откуда людям возврата нет. В это время демоны ночи савалар сменяют демонов света илиль на посту у входа в священную долину, и ночь сменяет день.

Стрелок ерзает на месте, ему плохо, неуютно и хочется поговорить, лишь бы не оставаться со своими мыслями один на один.

– А как вы думаете, какое оно? А? Какое?

Никто из людей его близко не видел. Говорят, убивает одним взглядом. Говорят…

– Не ссы, герой, – беззаботно ухмыляется Этана, – мы с Тизом тебя этой скотине в обиду не дадим. Правда, Тиз?

– Угу, – кивает уверенно. Еще как не дадим!

– На, вот, пожуй.

Этана достает две полоски сухого, вяленого мяса, головку козьего сыра и несколько луковиц, дает часть Илькуму, и сам начинает смачно хрустеть. Кажется, буйвола ничем не испугаешь и не проймешь. Что ему все чудища мира? Да он их одной левой! Только кажется, конечно, Тизкар слишком давно его знает, прекрасно видит, что творится внутри – буйволу страшно не меньше.

Буйвол весело усмехнулся, снова сунул мальчишке какой-то кусок, и мельком бросил на Тизкара тяжелый взгляд – молчи, Тиз.

Стрелка они встретили прошлым летом, когда возвращаясь из очередного похода, из Майруша, домой, высадились тогда на ночь у края степей. Тизкар всегда считал, что спать лучше на твердой земле, и вот причалили, вытащили на берег корабли.

Мальчишка, босой пастушек, стоял у самой воды и словно ждал их. Больше никого, только овцы устало блеяли за его спиной.

– Дяденьки, возьмите меня с собой, – попросил он.

Дяденькам стало весело, заулыбались.

– В Аннумгун, что ли, хочешь?

Мальчик очень серьезно расправил плечи.

– Воином хочу быть. Героем. А мамка не пускает.

Еще веселее стало дяденьками, долго хохотали, толкая друг друга локтями в бок, утирали здоровенными лапищами навернувшиеся слезы.

– Героем значит? А драться умеешь, герой?

– Копье умею кидать. Лучше всех! – с готовностью поведал он. – Хотите, покажу.

– Давай!

Отчего бы не поглядеть на такую забаву?