- 1
- 2
- 3
- 4
- 5
- . . .
- последняя (136) »
меня…
- Выбрось из головы. Даже не мечтай. Или что между вами было?
Девушка молчала.
- Было, да? На Ивана Купалу нешто?
Заслонив лицо рукавом, бедная, заплакала. Кифа растерялся:
- Вот ведь незадача! Что ты, право! Перестань, перестань, Македония, слышишь? - и неловко обнял страдалицу за плечи. - Ну, кому сказал? Хватит, хватит!
Но она уже зарыдала в голос и уткнулась носом в полотняную рубаху у него на груди. Проведя ладонью по затылку девушки, Кифа проговорил:
- Даже если было, так что? Он ведь господин и имеет право… взять себе любую прислужницу… Ты переживать не должна… - Вновь погладил и заключил: - Вот уедем, и забудешь его, выкинешь из памяти.
Македония подняла лицо, мокрое от слез, и произнесла, сдвинув дуги-брови:
- Нет, не выкину, не забуду, Кифа. И любить не перестану до конца дней моих.
Он ответил хмуро:
- Ну и глупо, девка. Обрекаешь себя на муки.
На другое утро не успело солнце ещё взойти, а к отъезду Велисария из отчего дома было всё готово: лошади осёдланы, вещи собраны, и охрана, выделенная наместником Внутренней Дакии, спешившись, стояла около конюшен, ожидая сигнала. Велисарий в последний раз завтракал с отцом. По славянскому обычаю ели суп и кашу, запивали топлёным молоком. Старый Коста происходил из словен, живших на Дунае триста лет. А влюбился и женился на дочке ромея - стало быть, потомка римлян, латинян, что пришли когда-то сюда завоёвывать Дакию и Фракию. Вот и получилось, что у сына в жилах - и славянская, и римская кровь. Но славянской, конечно, больше. Да и выглядел он чистым славянином - златокудрый, голубоглазый, улыбчивый, и румянец яркий проглядывал из-под юношеской редкой поросли на щеках. В городе Сердике (по-славянски - Средеце, ставшем столетия спустя после описываемых событий болгарской Софией) Коста был человеком уважаемым: он преподавал детям в знатных семьях гимнастику и основы рукопашного боя, обучал метанию дротиков и стрельбе из лука. В те года эти дисциплины высоко ценились, наравне с античной литературой, древней историей, музыкой, пением и грамматикой латинского и греческого языков. Дом у Косты считался зажиточным, не богатым, но и не бедным. А на улице прохожие, повстречав учителя, неизменно снимали шапку и почтительно кланялись, словно аристократу. - Как устроишься, сразу напиши, - говорил отец, доедая кашу. - Коротко, но ёмко: жив-здоров, приютился там-то, занимаюсь тем-то. Чтоб я знал. И не волновался. - Обещаю, тятя. - Злачные места лучше обходи стороной. Все эти трактиры с голыми актёрками, гульбища и блуд не для доброго христианина. Велисарий краснел и кивал согласно. - Но с другой стороны, коль ты не монах, плоть свою смирять тоже не пытайся. Заведи рабыню и живи с ней - до женитьбы на приличной девушке. - Так и поступлю. - Главное, служи честно. Выполняй приказы начальства ревностно. Не ропщи, не дерзи, не отлынивай от неблагодарной работы. И тебя оценят. - Коста вытер полотняной салфеткой губы и усы. Сын сказал: - Оставайся и ты в добром здравии, отче. Господа молю за тебя. После смерти маменьки нет у меня на свете никого дороже. Встав, родитель перекрестился: - Царствие ей небесное! Будь достоин маменькиной памяти. - Уж не запятнаю, поверь. Оба вышли во двор. Кифа, оживившись, резво подвёл коня. Челядь высыпала из дома, глядя на проводы хозяйского сына. - Ну, пора, пора, скоро солнце встанет, - начал торопить учитель гимнастики. - Путь в Константинополь неблизкий. - Что ж, прощай. И не поминай лихом. - Дай поцеловать на дорожку. - Обнял отпрыска с чувством и перекрестил: - Бог тебя храни, мой единственный. - До свиданья, тятя. Я надеюсь, свидимся ещё. - Тоже уповаю на это. Но на всё воля Вседержителя. Велисарий вскочил в седло, Кифа вслед за ним - на свою кобылу. Пятеро охранников были наготове. Молодой человек поднял правую руку и махнул прислуге: - Люди, прощевайте. Не держите зла, если я кого-то обидел в прошлом. Те закланялись: - Многие тебе лета! И счастливой дороги в Царь-град! Он увидел бледное лицо Македонии, слезы в её огромных глазах и подумал: «Славная моя. Жаль, что расстаёмся. Ты мне подарила столько незабываемых чувств! Мне тебя будет не хватать». И она поймала брошенный в её сторону добрый взгляд. И решила: «Все отрину и за ним пойду. Не могу уже без него. Или с ним - или головой в петлю!» Мальчики-привратники распахнули ворота. Кавалькада выехала на улицу… На такую родную, на такую знакомую с детства, по которой с матерью ходил в церковь, по которой маму увезли похоронные дроги… Значит, никогда он сюда больше не вернётся? Значит, никогда не увидит этой мостовой, стен, верхушек деревьев? Господи, как больно! Как невыносимо тоскливо раз и навсегда покидать отчее гнездо, всех своих товарищей, прежнюю любовь!… Прыгать, словно в речку с обрыва, в незнакомую жизнь. Не разбиться о подводные камни и выплыть… Не утонет ли? Не затянет ли его смертоносный омут? Кифа деловито сказал: - Небо мне не нравится. Видно, быть дождю. Велисарий посмотрел на далёкие синеватые облака: - Уезжать в дождь - добрая примета. - Да, но если станем пережидать, не успеем к вечеру добраться до Плендива. - Вот ещё чего не хватало - пережидать! А промокнем - не велика беда, не растаем. - Ха, промокнем! Если ваша милость простудится, старый господин спустит с меня три шкуры. Молодой хозяин насупился: - Ты о старом хозяине забудь. От сего мгновения подчиняешься только мне. Как велю - так и делать должен. У слуги на лице появилась хитрая улыбка: - Ну, само собой, ваша милость. - И не смей ехидничать, а не то побью. - Буду нем как рыба. Стану открывать рот только для еды. - Ох, дождёшься у меня, Кифа! Выехали из Сердики. Справа и слева от мощённой серыми булыжниками дороги потянулись холмы, сплошь поросшие буками и грабами. Меж стволов мелькали белые деревянные хатки, крытые соломой. Грозовая туча наползала с востока - именно оттуда, где лежал город Плендив (а по-гречески - Филиппополь, превратившийся затем в болгарский Пловдив), - первая треть их пути в Константинополь. На дворе стояло позднее лето 517 года от Рождества Христова.
2
На другое утро не успело солнце ещё взойти, а к отъезду Велисария из отчего дома было всё готово: лошади осёдланы, вещи собраны, и охрана, выделенная наместником Внутренней Дакии, спешившись, стояла около конюшен, ожидая сигнала. Велисарий в последний раз завтракал с отцом. По славянскому обычаю ели суп и кашу, запивали топлёным молоком. Старый Коста происходил из словен, живших на Дунае триста лет. А влюбился и женился на дочке ромея - стало быть, потомка римлян, латинян, что пришли когда-то сюда завоёвывать Дакию и Фракию. Вот и получилось, что у сына в жилах - и славянская, и римская кровь. Но славянской, конечно, больше. Да и выглядел он чистым славянином - златокудрый, голубоглазый, улыбчивый, и румянец яркий проглядывал из-под юношеской редкой поросли на щеках. В городе Сердике (по-славянски - Средеце, ставшем столетия спустя после описываемых событий болгарской Софией) Коста был человеком уважаемым: он преподавал детям в знатных семьях гимнастику и основы рукопашного боя, обучал метанию дротиков и стрельбе из лука. В те года эти дисциплины высоко ценились, наравне с античной литературой, древней историей, музыкой, пением и грамматикой латинского и греческого языков. Дом у Косты считался зажиточным, не богатым, но и не бедным. А на улице прохожие, повстречав учителя, неизменно снимали шапку и почтительно кланялись, словно аристократу. - Как устроишься, сразу напиши, - говорил отец, доедая кашу. - Коротко, но ёмко: жив-здоров, приютился там-то, занимаюсь тем-то. Чтоб я знал. И не волновался. - Обещаю, тятя. - Злачные места лучше обходи стороной. Все эти трактиры с голыми актёрками, гульбища и блуд не для доброго христианина. Велисарий краснел и кивал согласно. - Но с другой стороны, коль ты не монах, плоть свою смирять тоже не пытайся. Заведи рабыню и живи с ней - до женитьбы на приличной девушке. - Так и поступлю. - Главное, служи честно. Выполняй приказы начальства ревностно. Не ропщи, не дерзи, не отлынивай от неблагодарной работы. И тебя оценят. - Коста вытер полотняной салфеткой губы и усы. Сын сказал: - Оставайся и ты в добром здравии, отче. Господа молю за тебя. После смерти маменьки нет у меня на свете никого дороже. Встав, родитель перекрестился: - Царствие ей небесное! Будь достоин маменькиной памяти. - Уж не запятнаю, поверь. Оба вышли во двор. Кифа, оживившись, резво подвёл коня. Челядь высыпала из дома, глядя на проводы хозяйского сына. - Ну, пора, пора, скоро солнце встанет, - начал торопить учитель гимнастики. - Путь в Константинополь неблизкий. - Что ж, прощай. И не поминай лихом. - Дай поцеловать на дорожку. - Обнял отпрыска с чувством и перекрестил: - Бог тебя храни, мой единственный. - До свиданья, тятя. Я надеюсь, свидимся ещё. - Тоже уповаю на это. Но на всё воля Вседержителя. Велисарий вскочил в седло, Кифа вслед за ним - на свою кобылу. Пятеро охранников были наготове. Молодой человек поднял правую руку и махнул прислуге: - Люди, прощевайте. Не держите зла, если я кого-то обидел в прошлом. Те закланялись: - Многие тебе лета! И счастливой дороги в Царь-град! Он увидел бледное лицо Македонии, слезы в её огромных глазах и подумал: «Славная моя. Жаль, что расстаёмся. Ты мне подарила столько незабываемых чувств! Мне тебя будет не хватать». И она поймала брошенный в её сторону добрый взгляд. И решила: «Все отрину и за ним пойду. Не могу уже без него. Или с ним - или головой в петлю!» Мальчики-привратники распахнули ворота. Кавалькада выехала на улицу… На такую родную, на такую знакомую с детства, по которой с матерью ходил в церковь, по которой маму увезли похоронные дроги… Значит, никогда он сюда больше не вернётся? Значит, никогда не увидит этой мостовой, стен, верхушек деревьев? Господи, как больно! Как невыносимо тоскливо раз и навсегда покидать отчее гнездо, всех своих товарищей, прежнюю любовь!… Прыгать, словно в речку с обрыва, в незнакомую жизнь. Не разбиться о подводные камни и выплыть… Не утонет ли? Не затянет ли его смертоносный омут? Кифа деловито сказал: - Небо мне не нравится. Видно, быть дождю. Велисарий посмотрел на далёкие синеватые облака: - Уезжать в дождь - добрая примета. - Да, но если станем пережидать, не успеем к вечеру добраться до Плендива. - Вот ещё чего не хватало - пережидать! А промокнем - не велика беда, не растаем. - Ха, промокнем! Если ваша милость простудится, старый господин спустит с меня три шкуры. Молодой хозяин насупился: - Ты о старом хозяине забудь. От сего мгновения подчиняешься только мне. Как велю - так и делать должен. У слуги на лице появилась хитрая улыбка: - Ну, само собой, ваша милость. - И не смей ехидничать, а не то побью. - Буду нем как рыба. Стану открывать рот только для еды. - Ох, дождёшься у меня, Кифа! Выехали из Сердики. Справа и слева от мощённой серыми булыжниками дороги потянулись холмы, сплошь поросшие буками и грабами. Меж стволов мелькали белые деревянные хатки, крытые соломой. Грозовая туча наползала с востока - именно оттуда, где лежал город Плендив (а по-гречески - Филиппополь, превратившийся затем в болгарский Пловдив), - первая треть их пути в Константинополь. На дворе стояло позднее лето 517 года от Рождества Христова.
3
- 1
- 2
- 3
- 4
- 5
- . . .
- последняя (136) »