Часть первая

Донесение

В два часа ночи капитан Корж был вызван к начальнику Управления.

В просторном кабинете комиссара Новикова царил полумрак. Окна были наглухо зашторены плотными светомаскировочными портьерами. Большая люстра, когда-то заливавшая ярким светом весь кабинет, теперь висела под потолком без лампочек, тускло поблескивая старой бронзой. С первого дня войны Новиков обходился одной настольной лампой и лишь во время совещаний, проводившихся в его кабинете, разрешал включать стенные плафоны.

Новиков сидел за столом, устало откинувшись на спинку кресла. В руке его дымилась папироса, но он, видимо, забыл про нее. Он только что вернулся из дальней и трудной поездки, даже не успел побриться и переменить китель. Худощавое лицо его сегодня выглядело еще более осунувшимся, под глазами появились темные круги — свидетельство бессонных ночей и напряженной работы.

Корж доложил о приходе. Новиков, перегнувшись через широкий стол, протянул ему крепкую, сухую ладонь.

— Здравствуйте, Алексей Петрович. Садитесь, закуривайте.

Он протянул ему пачку «Казбека». Папироса попалась жесткая, Корж долго и старательно разминал туго набитый табак, стараясь не порвать гильзу.

Новиков, щурясь от дыма, не спускал глаз с Коржа, словно впервые видел перед собой этого крепкого, широкоплечего человека, с простым, открытым лицом и умными, пытливыми глазами.

Корж ему определенно нравился.

Алексей Петрович уже около месяца вел большое дело, которое очень интересовало начальника Управления. Его нужно было кончать как можно быстрее. Правда, не все тут зависело от Коржа и людей, работавших в его группе, но, тем не менее…

Теперь для Коржа совершенно неожиданно явилось новое серьезное задание.

— Алексей Петрович, как идет дело Оливареса?

Корж недовольно поморщился то ли от дыма, то ли от неприятного для него вопроса.

…Дело Оливареса…

Около месяца тому назад (точнее, 16 мая) двое пареньков из деревни Тарасовки, Заозерного района, ночью возвращались домой с районного комсомольского актива. Ночь была тихая. С полей веяло прохладой, цветущие сады наполняли воздух пряным ароматом. Ребята шли молча. До обеда они работали в поле, потом, наскоро закусив и переодевшись, пешком отправились в Заозерное, что лежит в восьми километрах от Тарасовки. Там провели остаток дня на активе, а вечером остались посмотреть новую кинокартину. Они порядочно устали, и сейчас им не хотелось даже разговаривать.

Неожиданно в небе послышался чуть уловимый рокот моторов. Постепенно он становился отчетливей, приближаясь с запада. Ребята остановились, прислушались… Вот самолет прошел почти над их головами, и оба ясно услышали вибрирующий, с каким-то подвыванием звук моторов.

— Васька, — воскликнул один, — да это же немец летит!

— Похоже…

— Точно он!

Ребята невольно повернули головы на звук, пытаясь хоть что-нибудь разглядеть в ночном небе. Но там лишь слабо мерцали звезды…

Вдруг оба они заметили какие-то смутные тени, медленно опускавшиеся над лесом. И обоих сразу осенила страшная догадка:

— Парашютисты!

— Диверсанты!

Забыв про усталость, комсомольцы со всех ног пустились в деревню. Один побежал будить председателя колхоза, другой помчался за секретарем партийной организации.

По телефону немедленно передали сообщение в районный отдел НКВД. Позвонили в соседние села и деревни. Туда, где не было телефона, выслали коннонарочных.

На рассвете бойцы колхозных истребительных батальонов и оперативная группа чекистов с двумя розыскными собаками широким кольцом оцепили лес и начали его прочесывать.

Один парашют нашли в зарослях молодого ельника. Он был свернут наспех, кое-как. Второй с обрезанными стропами висел на ветвях сосны. Еще два были обнаружены в лесном болоте.

Собаки взяли след и уверенно повели по нему.

Вскоре задержали первого диверсанта. Вконец измученный погоней, он свалился за сосной и открыл огонь. Но, сделав три выстрела и видя, что ему все равно не уйти от многочисленных преследователей, бросил пистолет. Высоко подняв грязные, исцарапанные руки, он вышел из-за сосны и хриплым, прерывистым голосом попросил:

— Не убивайте, сдаюсь.

Еще двоих загнали в небольшой овраг. Они отчаянно сопротивлялись и в перестрелке были убиты.

По следу четвертого собаки вывели оперативную группу к лесному озеру. На песчаном берегу остались, четкие отпечатки больших мужских ботинок, подбитых гвоздями с выпуклыми шляпками. Шаг был широким, торопливым, — очевидно, человек слышал шум погони и уходил именно от нее. Отпечаток его левой ноги западал глубже. Это говорило о том, что человек — хромой. След вел прямо в воду.

Проводники пустили собак вокруг озера и на другой стороне обнаружили выходной след. Значит, диверсант не пожелал тратить драгоценное время на обход и переплыл озеро. Собаки снова повели, но уже в прибрежной осоке потеряли след и заметались беспомощно…

Ни в этот день, ни в последующие четвертый парашютист так и не был пойман.

У одного из убитых в рюкзаке оказалась портативная радиостанция, крупная сумма советских денег, советские, но явно поддельные документы на имя некоего Ветрова и сухой паек на два-три дня, состоявший из нескольких плиток шоколада, пищевых концентратов и фляжки спирта. По всей вероятности, он был радист. Труп его обыскали особенно тщательно в надежде найти код, по которому он собирался работать. Но поиски оказались тщетными — радист, видимо, знал шифр на память. У остальных, кроме оружия, документов и дешевых сигарет без марки, ничего не обнаружили. Как был снаряжен четвертый — осталось неизвестно…

Новиков поручил вести следствие Коржу.

Алексей Петрович прежде всего поинтересовался личностью задержанного.

— Я русский, — ответил тот. — Родом из Орловской области. Фамилия — Сазонов.

— Как вы попали в Германию?

— В сорок первом году в боях под Мозырем меня взяли в плен…

— Взяли или вы сдались добровольно? — уточнил Корж.

— Именно взяли. Я был оглушен взрывом, контужен…

— Продолжайте.

— Четыре месяца я находился в полевом лагере. Затем меня отправили в Германию, в Равенсбрук. Если б вы знали, что это за лагерь, в Равенсбруке!.. Каждое утро мы хоронили умерших от истощения или до смерти забитых охранниками. Жутко вспомнить! Я тоже не надеялся протянуть долго… Мне предложили пойти в разведывательную школу, и я дал согласие.

— Но вы же прекрасно знали, что рано или поздно вас пошлют в Россию как шпиона, как диверсанта.

— Конечно, знал. Но я хотел не только