- 1
- 2
- 3
- 4
- . . .
- последняя (67) »
И я не встречал еще более смелой и красивой мечты, чем мысль Фергюсона о том, как можно помочь сумасшедшим людям. Возможно, это неосуществимо. Это может оказаться непрактичным. Но мы ведь ценим своих пророков главным образом за мечты, а не за дела. Лично мне метод Фергюсона представляется своеобразной смесью научной и духовной истины; это и толкает меня на попытку рассказать о нем, пока он еще жив и сможет помочь мне рассказать все точно и правдиво.
Есть и другая, глубоко личная причина, которая заставляет меня углубиться в темную и причудливую историю его жизни. Когда я начал понимать, что именно является его движущей силой, на меня нахлынула волна тоски по ушедшему прошлому. С грустью вспомнил я первых своих героев - старых охотников за микробами, суровых гениев-одиночек, таких, как Антоний ван Левенгук, торговец мануфактурой, или Роберт Кох, бесстрашный маленький сельский врач. Оба они с предельной честностью сообщали только о том, что видели в природе собственными глазами.
В этом смысле Фергюсон похож на них.
Я уж начал было думать, что эта порода людей совсем исчезла. Все реже и реже встречаются подобные исследователи в наши дни, когда лабораторные помещения становятся и все шире и богаче; когда все выше и щедрее оплачиваются труды ученых, работающих над открытиями, которые им заказаны; когда каждая проблема приобретает так много аспектов, что одному человеку не под силу с нею справиться, а требуется для этого целый коллектив (которым, естественно, кто-то должен руководить); когда научные журналы становятся все толще и толще, но их необходимо читать, чтобы держаться на уровне современных знаний, и ваши глаза уже утомлены, прежде чем вы соберетесь оглянуться на собственную работу.
Это говорится не в порядке критики; таковы методы современной науки. Но эти методы, конечно, не для Фергюсона. Он и не думает погружаться в глубины научных тайн. Он остается на мелководье, на поверхности, присматриваясь к тому, как новые лекарственные средства влияют на человеческие причуды и капризы; он вооружен только острым глазом и ясной головой,
У Фергюсона есть еще и другая черта, влекущая мою мысль в прошлое, к моим старым охотникам: он - мечтатель. Он верит, что ему удастся создать иной мир, новый мир, чудесный мир для всех нас. Этим он напоминает Пас-. тера, который сказал: «Во власти человека стереть с лица земли все паразитарные болезни». Это - более, чем наука. Это - сам Бетховен, это - трубный звук надежды.
Поскольку сам Фергюсон старомоден, постольку же его экспериментальная база кажется мало вдохновляющей. Одни лишь печальные, зловещие, наглухо запертые палаты больницы на три тысячи коек составляют его лабораторию. Его аппаратура? Только собственные глаза и руки плюс глаза и руки сотни с лишним сестер-надзирательниц, которые великолепно ему помогают, потому что, как он с гордостью говорит, «все они имеют высшее образование или равноценное ему».
Каковы же его опыты? Они - скромнее скромного; они состоят лишь в том, что Фергюсон и его сестры внимательно следят за малейшим, иной раз жутким, часто изумительным, иногда фантастическим действием нейрофармакологических средств, фабрикуемых сотнями химиков в десятках лабораторий по обе стороны Атлантического океана.
Фергюсон со своими остроглазыми леди тщательно регистрируют действие этих новых лекарств: возбуждают или успокаивают они сотни слабоумных, подозрительных, боязливых, несущих вздор, дико завывающих, иногда опасно буйствующих созданий, потерявших человеческий облик и признанных неизлечимыми. А результаты?
- Мы настолько изучили эти новые лекарства, - говорит Фергюсон, - что для нас не существует ненормального поведения, которое не поддалось бы контролю или исправлению.
- И только благодаря вашему хорошему знанию новых лекарств? - спросил я.
Круглое, красное лицо Джека Фергюсона запылало огнем. Ему стало стыдно, что я так поддел его.
- Нет, конечно, - согласился он. - Эти новые химикалии только начинают оттеснять больных к реальному миру. Нежная, любовная забота наших сестер, убеждающих их в возможности снова стать людьми, возвращает им разум - многим из них полностью.
Читая странную историю, которая последует ниже, читателю следует учесть (и самому себе я должен об этом напоминать), что секрет работы Фергюсона только частично можно считать научным.
Это - химия плюс Фергюсон.
Ученые-критики, может быть, встретят улыбкой его кажущуюся наивность, его веру в то, что помешательство, правонарушения, неприличные поступки и приличные злодейства надо рассматривать только как «ненормальное поведение». Однако у него есть предшественники. Освободить общество от людей дурного поведения - это, конечно, одно из древнейших человеческих побуждений. В этом Фергюсон не одинок.
С доисторических времен медики пытались вытравить ненормальное поведение из человеческого быта. Тюремщики старались изгнать его с помощью пыток и смерти. Святые, проповедники религии и пророки личным примером и своими учениями стремились добиться успеха в борьбе с ненормальным поведением. Психиатры хотели убеждениями изменить ненормальное поведение умалишенных.
Врачи с помощью химии или электричества вколачивают в больных нормальное поведение, вызывая у них припадки ужасающих судорог. Нейрохирургам удается успокаивать психически больных рассечением нервных связей в мозгу - для этого больным просверливают черепа или проникают через глазные впадины инструментом, похожим на маленький ледоруб.
Что же является показателем эффективности лечения у этих больных? Только лучшее поведение. Это как раз то, чего добивается Фергюсон.
Но Фергюсон отличается от своих предшественников глубоким чувством внутренней неудовлетворенности. Сельский врач в нем протестует против ужаса шокового лечения и калечащего действия ледового топорика, который, словно тараном, пробивает ткань над глазным яблоком, чтобы ворваться в мозг больного. Фергюсон знает, что все это вызвано необходимостью. Он знает, что жестокость этой науки свидетельствует
- 1
- 2
- 3
- 4
- . . .
- последняя (67) »