отъявленный реакционер, католик, игрушка в руках иезуитов. Шесть лет его царствования были постепенной подготовкой полного монархического переворота, который лишал все группы населения последних, до смешного незначительных, прав на участие в законодательстве Франции. Франция ответила на эти стремления Карла X Июльской революцией 1830 года. Карл X был изгнан. Последний дворянский мятеж был сломлен буржуазией, использовавшей это движение. Банкирские торговые дома Франции согласились между собою и выставили кандидатом на французский престол хитрого и дальнозоркого мещанина Луи-Филиппа Орлеанского. В сером сюртуке, с зонтиком подмышкой, новый король «золотой середины» прогуливался по улицам Парижа, перебрасывался шутками с лавочниками и останавливался у киосков, чтобы выпить кружку красного вина с извозчиками. Не чувствуя прочности своего трона, он разыгрывал доброго старого короля — отца народа — и этим маскировал свое бессилие пред вожаками биржи. Однако большой разницы между политикой зажима Карла X и тем режимом, который водворила буржуазия Луи-Филиппа, Франция не чувствовала. Если Карл X короновался в Реймсе с необычайной пышностью и по дороге раскидывал серебряные монеты, если, «силой божественной благодати, отпущенной королю после миропомазания», Карл, как в средине века, пытался исцелить десятки тысяч золотушных, столпившихся у портала Реймского собора, то он же возродил во Франции право майората, обеспечивавшее благосостояние восьмидесяти тысяч землевладельцев, и он же ввел разорительные пошлины и налоги для покрытия розданного эмигрантам золотого миллиарда. Все эти действия по воссозданию минувшего блеска и богатства дворянской Франции тяжело ложились на массу трудового населения. Действия короля возмущали также и буржуазию, но это возмущение обусловлено было так, что ее собственный кусок государственного бюджета, львиную долю, раздавали ни за что, ни про что титулованным бездельникам в те годы, когда сама буржуазия, организуя промышленную жизнь страны, считала себя солью земли и первым сословием Франции.

Непосредственно после наполеоновских войн невиданные дотоле технические улучшения в машинном производстве дали богатым людям возможность по-новому перестроить промышленную Францию. Возникали новые заводы и новые фабрики. В городах появились десятки тысяч наемных рабочих: «рабов, которых не видел ни древний Египет, ни античный Рим», по выражению современника. Эта армия, наводнявшая города, придавала Франции небывалый и необычный вид. В городах не было подходящих жилищ, в законе не было ни норм платы, ни нормировки рабочего времени; и вот разорившиеся крестьяне, согнанные помещиками со своих трудовых земель или сами бежавшие из обнищавших деревень, вели ужасающее существование после бегства в промышленные центры Франции.

Так называемое «общество» бросало на этих изнуренных людей подозрительные взгляды, как на людей низшей касты. Пролетарий назван был «отверженцем». Купец, разбогатевший на интендантских поставках при Наполеоне I, теперь в бешеном ажиотаже стремился без конца расширять размеры своей наживы. Сначала он был твердо уверен, что тайна наживы состоит в расширении производства: он покупал английские машины, применял силу пара там, где сотни и тысячи кустарей работали в одиночку или артелями, он сгонял мелкого производителя с насиженных мест и разорял его до нищеты, выбрасывая на рынок непомерное количество удешевленных машинных товаров. Франция бурлила и кипела, но редко кто в те годы отдавал себе ясный отчет в происходившем. После окончательной победы над дворянством в 1830 году буржуазия скупала помещичьи земли, вводила режим эксплуатации крестьянства, не менее жестокий, чем эксплуатация мужика дворянством.

Буржуазия диктовала волю королю, распоряжалась бюджетом и биржей, вела войны и заключала мирные договоры.

И вот, ушедшие в сумрак своих родовых замков аристократы возненавидели это сословие «способных людей». Самое слово «способность» внушало мм отвращение, — они придавали ему оттенок ловкачества, уменья сорвать богатую поживу. И в этом отношении они, пожалуй, были недалеки от истины.

В известном отношении роль буржуазии была даже революционной — в той мере, в какой она осуществляла исторически неизбежный процесс. Но, подготовляя своего будущего могильщика в лице пролетариата, буржуазия в ходе хозяйства своими грубыми и своекорыстными пальцами загребала деньги и душила по дороге немало людей. Тогда один только К. Маркс с полной ясностью понял, что происходило. В 1848 году он писал:

«Всюду, где буржуазия достигла господства, она разрушила все феодальные, патриархальные и идиллические отношения. Она безжалостно разорвала пестрые феодальные нити, связывавшие человека с его наследственным повелителем, и не оставила между людьми никакой связи, кроме голого интереса бессердечного чистогана. В холодной воде эгоистического расчета она потопила священный порыв набожной мечтательности, рыцарского воодушевления и мещанской сентиментальности. Она превратила в меновую стоимость личное достоинство человека, и на место бесчисленного множества видов благоприобретенной и патентованной свободы поставила одну — беззастенчивую свободу торговли. Словом, эксплуатацию, прикрытую религиозными и политическими иллюзиями, она заменила эксплуатацией открытой, прямой, бесстыдной и сухой».

Таким образом, с водворением буржуазии как правящего класса, обиженных оказалось много. В борьбе против буржуазного засилия разоренный дворянин начинал признавать справедливость истории, лишившей аристократию привилегий. В нем появлялось своеобразное сознание «социальной справедливости». Бывали случаи, когда именно в дворянской среде возникали самые яркие фантазии на тему переустройства человеческого общества.

Маркс и Энгельс в «Коммунистическом манифесте» отмечают характерные черты феодального социализма: заигрывание дворянина с пролетарием, спекуляцию на якобы общих интересах и печальные результаты этих опытов, когда, увидев на нищенском мешке новоявленного социалиста дворянский герб, пролетарии разбегались от этого навязчивого союзника «с громким и непочтительным смехом». Мы видим и другой пример, как аристократ, отрекшийся от титула и богатства, создает социалистическую систему и, правильно ставя проблему, не может все же выбиться из чистой утопии. Такова была система умершего в 1825 году Сен-Симона. Такой же была система другого утопического социалиста — автора книги о лучезарном «Икарийском государстве», Кабэ. Такою же была система третьего социалиста тогдашних времен