пожалела этого городского одеколонщика и хотела сказать ему: «Хочешь, налью? У меня есть!» — но тот опередил её и молвил первым:

— Правильно. Я выпил «Тройной одеколон». А если водки нальёшь, отнюдь не откажусь.

Старуха вытащила бутылочку из сумки и отлила в стакан ровно половину. Незваный гость этот стакан ловко перехватил из её руки и мигом запрокинул в свой широкий рот. Затем вернул посуду, и тогда старуха вылила туда остатки и тоже выпила. Какой это был ужас, товарищи! Аринина бабушка, которая когда-то в Деревне сама пахала свой огород, доила свою корову, жила своим домом во глубине России, теперь сидела на газоне за ларьком, словно бездомная бродяжка, и пила водку из одного стакана с самим Тумбалеле!

— Неважно тебе живётся, старушка? — бодрым голосом спрашивал он.

— Неважно, касатик, — согласилась она.

— Будет ещё хуже! — пообещал он.

— Куда же хуже? — подивилась она. — Вон, почти семьдесят лет прожила на свете, а приехала в Город — и первый раз в жизни по зубам схлопотала.

— Это ещё что! Нищенкой станешь, побираться будешь.

— Меня к нищим и отправили. Но я не согласная! Мне цыганка нагадала, что наоборот — я цельный мильён в лотерею выиграю! — смеясь беззубым ртом, пошутила старуха.

— Лежать будешь на земле возле ржавой бочки. Никто воды тебе не подаст, — не унимался и пугал её собутыльник.

— А ты кто такой будешь, коли всё знаешь наперёд?

— Ты что, не узнала меня? — был вопрос.

— Без очков плохо вижу, — был ответ. — Очки мои бандюган раздавил, когда высыпал семечки на землю и стал топтать их ногами, словно бешеный бык. Ужас один! Как мне теперь жить без очков-ти?

— Помирать тебе уж давно пора, — убедительным голосом увещевал её Тумбалеле. — А ты об очках жалеешь!

— Ох, те-те! Рада была бы помереть! — искренне признавалась бабушка. — Да вот, малую внуку жалко. На кого девочку оставлю? Родители её разбежались, горшок об горшок — и кто дальше. Дитя своё на мой догляд бросили. Тяжело-то как! А мне за ней, за внучкой-ти, всё равно доглядать охота. Уж очень хорошая она, моя ласточка! Всех жалеет однажды даже яблоко красное пожалела. Ты, говорит, бабушка, жить хочешь? И яблоко жить хочет. Не ешь его. Так и не стала есть. Я потом из этого яблока потихоньку компот сварила.

— Вот-вот! Таких добрых я как раз очень люблю! Они вкусные! Давно присматриваюсь к ней, когда она бродит одна по городу.

— Подавишься! Бог не выдаст, свинья не съест. Бог всегда помогает малым да невинным.

— Ты что, не знаешь, старая дура? Что твой Бог именно таким и не помогает? Добрым да невинным, как твоя внучка? Не знаешь, что ли? Ха-ха-ха! — рассмеяльно отвалился назад и даже упал спиной на землю бабушкин ужасный собутыльник.

— Врёшь, обманщик коварный! Хочешь сказать, что Господь не помогает детям невинным, а бандюганам разным помогает? — рассердилась вдруг Аринина бабушка, стукнула кулаком по земле и начала ругать ся. — Ах ты, брехло несусветное! Думаешь, бабка деревенская, дура малограмотная — ничего не соображает? А я всё понимаю, и если не понимаю, то знаю, как говорит моя Аринушка. Знаю, что Господь таким, как я, даёт всё, что мы попросим. Только я прожила свою жизнь — и ничего не просила у Бога. Я стеснялась просить. Ведь другим-то, я видела, бывает ишшо хуже. Слышишь ты, обманщик коварный? Я не просила. А то бы Он всё дал мне! Всё, чего ни попроси! Я это знаю. И не бреши тут! Отойди от меня, сатана!

После такой отповеди Тумбалеле мгновенно пропал с глаз, словно провалился в землю, откуда и выскакивал. Бабушка поднялась с травки и направилась к станции метро. Она решила наконец прокатиться в этом самом метро, внутри которого ещё ни разу не побывала. Почему бы ей не проехаться в вагоне до самого конца, а потом не вернуться назад? Ведь поезда обязательно ходят туда и обратно.

Её пропустили без всяких билетов через боковой вход, потому как она была стара, а известно, что всех старых людей в метро катают бесплатно. Старуха пошла вслед за другими, которые столпились в очередь перед эскалатором, уткнулась носом в какую-то большую дядькину спину и вместе со всеми тихонько, враскачку, как полный воз с сеном, двинулась вперёд.

Бедная бабушка! Ни разу не видевшая эскалатора, она упала на спину, как только встала на самодвижущуюся лестницу-чудесницу! К ней бросились люди и кое-как помогли подняться на ноги. Пока лестница не спустилась до самого низа, несчастная бабушка от страха едва удерживалась на ногах и внизу, подхваченная под руки какими-то дяденьками, еле живая сумела сойти с эскалатора. Дяденьки подвели её к широкой скамейке, усадили на неё и ушли. И наконец бабушка осталась сидеть одна, еле разбирая без очков мелькавших мимо неё людей. Они все были как тени, тысячи теней!

Бабушка долго-долго сидела, не сходя с места. Она пожалела, что решилась спуститься в метро. Ругала себя и плакала, вытирая глаза уголком платка. Потом наплакалась и уснула, сидя на скамейке. Проснулась оттого, что кто-то трогал её за плечо. Смутно различила, что перед нею женщина в красной фуражке.

— Гражданка, вам куда ехать? — спросила женщина.

— Миленькая, а ты кто будешь? — в свою очередь спросила бабушка.

— Дежурная по станции, не видите, что ли?

— Не вижу дак. Очки разбились.

— А куда вам ехать?

— Сама не знаю, — растерянно отвечала бабушка. — Хотела проехать до самого конца.

— До конца! Сейчас будет поезд до «Последней станции». Скорей садитесь на него и поезжайте.

Так и получилось, что бабушка приехала за полночь на «Последнюю станцию». Всю дорогу ехала она почти в пустом вагоне, и только два человека — молодой бородатый парень да кудрявая тётенька в широком, как крылья у бабочки, сером плаще — подсели, а потом вышли на остановках из вагона. Вскоре поезд окончательно замер на месте и потушил все свои огни. Дежурный с машинистом зашли в вагон и сказали старушке, что это был последний поезд, дальше не пойдёт. Затем помогли ей выбраться из метро наверх, показали, где выход. И вот бабушка выбралась на улицу, а там уже темным-темно, горят фонари, народу не видать, потому что люди уже разошлись по домам.

Она отошла чуть в сторону от входа в метро и увидела невдалеке при свете электрических фонарей какие-то тёмные кусты. Старушка прямо направилась к этим кустам, которые показались ей знакомыми, села под ними на землю, положила сумку на колени, на сумку сложила руки, на руки уронила голову — и в таком виде замерла на долгие часы до самого утра.

Спала ли она ночь или не спала? Того я не могу сказать точно. Но мне кажется, что если и спала, то сон у неё был некрепкий и беспокойный, как у кролика, которого весь день гоняли какие-нибудь опасные