Евгений Петрович Загданский
Прыжок в бессмертие

ПОЕДИНОК

Вдоль сплетения пестрых проводов Майкл видел профиль отца. Тед Манджак, скрестив пальцы рук на затылке, уставился в одну точку пластмассового купола лаборатории. Майкл подумал: при известной проницательности можно по внешнему виду составить довольно точное представление о чувствах и мыслях своего собеседника. Поднятая вверх голова, скрещенные на затылке пальцы… В такой позе человек может мечтать. А о чем говорит взгляд, прикованный к одной точке? Мечта заставила бы зрачки глаз двигаться, зажгла бы в них веселые огоньки. Нет. Поза отца говорит о другом: он пытается что-то увидеть в сгущающихся сумерках лаборатории. Это "что-то" относится ко дню завтрашнему, именно поэтому голова поднята вверх. Неподвижный взгляд может свидетельствовать о том, что мысль Манджака зашла в тупик… Мысль зашла в тупик…

"Почему отец молчит? Почему снова откладывает разговор, в котором мы оба нуждаемся? Ведь эксперимент удался! Вчера мы одержали крупнейшую победу… Чего же он еще хочет?"

Несколько раз Майкл старался вызвать отца на откровенный разговор… И что же? На лице Манджака-отца каждый раз появлялось упрямое выражение; глубокая морщина еще резче рассекала лоб. Отец уходил ОТ разговора. Почему?

Майкл пытался заставить себя сосредоточить внимание на задании, которое он выполнял по указанию отца. Монтаж дополнительных блоков должен был усилить надежность работы электронного мозга большой биологической колыбели и дать возможность в ближайшие дни провести еще более сложные эксперименты.

Манджак изменил позу, встал, направился к двери лаборатории.

— Отец, что же мы будем делать дальше? Я хочу знать цель, к которой мы идем. — На этот раз Майкл не сдержал себя, и вопросы вырвались у него мимо воли.

Тед Манджак вдруг почувствовал, как острая боль сжала его сердце; мелькнула мысль — не упасть бы. Несколько нетвердых шагов, и он дрожащей рукой нащупал опору — холодный металл аминокислотной колонны. Где-то здесь стоит складное кресло. Нужно сесть. Боль сейчас пройдет. В последние дни он слишком много работал, волновался, слишком мало отдыхал и спал. Хорошо, что в лаборатории полумрак. Майкл, кажется, ничего не видит. Зачем ему… — Он вспомнит, что именно так было с дедом в последние дни его жизни — Сердце… Вот кресло. Фу… Наконец-то. Нельзя глубоко вздохнуть. Сразу же начинается эта боль… Под куполом лаборатории мало воздуха…

— Разве ты не пришел к тому, о чем мечтал? — услышал он снова Майкла. Синтетические животные! Животные, от начала до конца созданные биохимическим путем! Скоро твое имя будет вызывать восхищение и восторг, во всем мире…

Наконец Манджак смог сделать полный вдох. Боль, кажется, прошла. Что ответить сыну? Они работают здесь, на острове, плечом к плечу вот уже скоро шесть месяцев. Манджаку не удалось увлечь сына. Почему? Последние годы учебы Майкла в Мичиганском университете они встречались редко, очень редко. У Майкла появился свой мир, свои интересы, свои желания…

— Я думал, наш эксперимент увлечет тебя, — чуть слышно сказал он сыну.

— Увлечет? Конечно же! — У Майкла от радости забилось сердце. Наконец-то! Разговор, которого он так долго ждал, сейчас состоится. Не сделать бы какого-либо опрометчивого шага. Отец считает, что все поколение Майкла отравлено ядом скептицизма. Может быть, лучше сказать ему сейчас все, что он думает?

— Неужели ты не понимаешь, что каждое открытие в науке — это прежде всего подвиг! — голос Манджака звучал спокойно и рассудительно.

— Но стоит ли так жить?.. — Майкл понял, что он не подготовлен к этому разговору. Он не обдумал его до конца. Ну, что же, он скажет, что думает. Ты сделал из своей науки идола. Хочешь, чтобы этому идолу служил и я. Но почему? Во имя какой цели? Почему мы должны отказаться от самых обычных радостей, которых и так немного в жизни каждого человека? Сколько ты еще рассчитываешь работать на этом острове? Почему не хочешь перевезти оборудование биологической колыбели на континент?

Майкл прикусил губу. Как все-таки он не рассудителен!

Вместо того чтобы расположить отца к откровенному разговору, он забросал его противоречивыми вопросами. Их слишком много. Они слишком глупы. Отец, конечно, ничего не ответит.

— Скажи-ка мне лучше, что слышно о Свароге? Ты вчера вечером обработал на "Телемаке" информацию, поступившую из России?

Майкл нахмурил брови и бросил недовольный взгляд в сторону отца. Ну, конечно. Разговор о главном не состоится. Открыв дверь лаборатории, Майкл полной грудью вдохнул соленый воздух океана.

— Ты думаешь только о своей машине… Опасаешься, что этот русский… Неужели вся наша жизнь будет сводиться только к одному: кто кого обгонит?

— Это не худшее, что нас ожидает.

— А я не могу… Слышишь?.. Не могу и не хочу…

— Что с тобой? Ты теряешь над собой контроль!

— Я хочу жить, отец! Понимаешь? Хочу жить…

— Ты так странно говоришь об этом. Я не понимаю тебя.

— Я не знаю, сколько лет… да что там лет, сколько месяцев, недель или часов нам отведено для жизни на земле…

— Что ты имеешь в виду?

— Мир поставлен на грань катастрофы. Ты требуешь от меня служения науке… А я не знаю, что могут дать миру твои синтетические звери. Я боюсь, что твое поколение…

— Постой, постой, — в голосе Манджака прозвучали металлические нотки, ты, оказывается, боишься новых открытий в науке. Это раз… Затем ты обвиняешь мое поколение…

— Эйнштейн, создавая теорию относительности, тоже не думал, что это повлечет за собой смерть сотен тысяч людей в Хиросиме и Нагасаки…

— Кто дал тебе право обвинять? — Манджак старался говорить спокойно, даже нарочито медленно произносил каждую фразу.

— Я не хочу никого обвинять. Но я не могу заставить себя забыть недавнее прошлое. Не могу спокойно думать о будущем…

Слова Майкла беспощадно ранили Манджака-старшего. Этот разговор назревал уже давно. Уже не раз Манджак замечал в словах сына холодок, не раз Майкл заставлял его думать о том, о чем хотелось бы забыть. Почему этот разговор произошел именно сегодня? Что ответить сыну?

Теперь, когда позади остался один из труднейших этапов работы, когда их усилия увенчались успехом, он должен еще и еще раз обдумать свои отношения с сыном. А сейчас пусть Майкл займется делом. Меньше останется времени для этих сомнительных идей.

— Мы еще вернемся к этому разговору. — Он подошел к сыну и положил ему на