переругивался с какой-то девочкой. Хорошо было слышно каждое слово. Прижала палец к губам Ивана. Шепнула ему на ухо:

— Помолчи немного, а? Это мой ученик. Хочется послушать, что у него там опять стряслось.

Иван сделал возмущенное лицо, а мешать мне все-таки не стал.

Чудно было подслушивать в первый раз. Но интересно. Девочка обвиняла Ромку во всех грехах. Особливо в неверности и ненормальной любви к женскому полу. Да и что с него требовать, если его классная руководительница, старая кляча, среди бела дня у всех на глазах валяется с мужиком. Каков поп, таков и приход. И, значит, Ромка не лучше. Ромка гневно поправлял свою Дульцинею, что не с мужиком, а с мужем. Классная недавно замуж вышла. Вроде бы, за родного Димкиного отца. У них с Димкой теперь и фамилия другая. И место тут весьма глухое. И причем здесь, собственно, он, Ромка Петров? У классной своя свадьба, у Ромки с Олей — своя. Хотя, между прочим, классная у них — что надо. Такую еще поискать. А глупая Олька ничего не понимает. Так, девочку зовут Оля. И ума у нее маловато, потому что она злобно поинтересовалась, а с кем это он вот точно так же, как его классная, валялся в Царицынском парке у лодочной станции? Возмущенный Ромка пытался доказать свою полную невиновность. И привычки он не имеет валяться. И в Царицыно уже год не был. И нет у него никого, кроме Оли. А с Людкой Шагановой он и не целовался никогда. Тем более, в школе. Они с парнями старую мебель таскали. Лидяша-завуч заставила. Ему соринка в глаз попала, а руки грязные были. Вот Людка и помогла соринку из глаза вытащить. Он же не виноват, что с какого-то ракурса это интимно выглядело.

Тут Иван заворочался, меняя положение. У него рука затекла. Я отвлеклась и не расслышала окончание разговора. Зато теперь все было видно, так как мы с Иваном легли на животы, подперев головы руками.

Сначала раздался невнятный крик, в котором трудно было расслышать отдельные слова. Потом кусты затрещали, словно сквозь них продирался лось. И к погребу выскочила Ромкина девочка, в которой я с удивлением узнала ничем не примечательную Семенову из параллельного класса. Людка Шаганова, на мой консервативный взгляд, больше подходила высокому, смазливому и неглупому Петрову. Впрочем, кому что нравится. Сердцу не прикажешь.

Семенова обернулась к черемухе, со слезами на глазах и в голосе выпалила:

— Можешь встречаться с кем хочешь, Петров! Я тебя больше знать не хочу!

И помчалась, не разбирая дороги. Наверное, слезы застилали ей глаза. Петров выбрался из кустов следом. Громко крикнул ей вдогонку:

— Эй, Семенова! Ты про меня теперь вообще забудь! И сны даже про меня не смотри!

Повернулся и заметил, что мы смотрим на него. Поздоровался срывающимся голосом. Начал оправдываться.

— Ты вот что, Рома, — перебила его мягко. — Сейчас иди домой. Успокойся, чаю попей. А завтра мы с тобой обо всем и поговорим по душам.

В глазах у Петрова стояла такая тоска, что у меня сердце сжалось. Ромка кивнул и побрел в сторону, прямо противоположную той дороге, по которой умчалась ревущая Семенова. Мы молча следили за ним глазами. Когда он скрылся за невысокой горкой, Иван поменял положение. Лег на спину, закинув руки за голову. Смотрел в высокое безоблачное небо. И вдруг фыркнул:

— Да… Жизнь продолжается…

— Ты про что? — спросила я, думая в эту минуту о Петрове и Семеновой. И о том, как их лучше мирить.

— Мы стареем, дети растут… И у них те же самые проблемы, что были у нас…

Я не ответила, думая над его словами. От чего-то стало обидно, что действительно стареем, а вроде еще и не жили как следует. Вот например, я не чувствовала себя на свой возраст. В душе ощущала себя на… На сколько? На шестнадцать? На четырнадцать?

Иван внимательно посмотрел на меня. Легким жестом заботливо заправил мне за ухо выбившуюся из косы прядь. Спросил озабочено:

— Ты из-за чего расстроилась?

Я жалко улыбнулась. Передернула плечами.

— Старой не хочется быть.

Он подвинулся ближе. Притянул к себе. Крепко обнял.

— Дурочка. Я не так выразился. Ну, какие мы старые? Мы просто взрослей стали, опытнее. Вот и все. А так… Сама подумай. Ведь у нас с тобой все еще только начинается. У нас все еще впереди…

Москва, ноябрь 1995 — сентябрь 1997 гг.