Литвек - электронная библиотека >> Максим Фаддеевич Рыльский >> Поэзия и др. >> Стихотворения и поэмы >> страница 2
лет. За эти годы поэт вырос, разнообразнее стали мотивы, усовершенствовалась техника. Рыльский выступает недюжинным мастером лирической миниатюры, умеющим пластично и красочно передать увиденное, лаконично выразить мысль, настроение. Особенно полюбились ему классическая октава и такие строгие формы лирики, как сонет и рондо. В творческом почерке Рыльского уже чувствуется известная самостоятельность, хотя он еще не освободился от влияния различных литературных школ, а среди источников его вдохновения книга занимает главное место.

В лучших своих стихах поэт стремится к ясности, четкости и прозрачности стиля. В его зарисовках преобладают романтические видения дальних стран или природы родной страны. Его лирика создает образ человека, отрешенного от грандиозных событий современности, склонного к эпикуреизму, к безмятежному созерцанию красот природы:

Цветы, и небо голубое,
И взгляд твой, ясный и родной…
Всё видел я перед собою,
Но позабыл — в стране какой.
(«Уж помидоры покраснели…»)
Или даже такое крайнее выражение философии покоя и отчужденности от людей и мира:

Стакан прозрачнее кристалла,
И красное пьянит вино…
Шуршать листва не перестала:
«Всему забвенье суждено…»
(«Красное вино»)
Надо иметь в виду, что в эти годы поэт, не имевший устойчивых контактов с читателями, вынужден был писать «для себя». С самого начала первой мировой войны украинская печать в России была запрещена. Рыльскому удалось кое-что напечатать в 1911–1914 годах в журналах «Украинская хата», «Литературно-научный вестник», «Сияние» («Українська хата», «Літературно-науковий вісник», «Сяйво»), потом — три года безмолвия, и только после Февральской революции 1917 года его стихи начали появляться в журнале «Путь» («Шлях»), в возобновленном «Литературно-научном вестнике». Вот почему впоследствии под стихами этих лет возникла довольно неопределенная дата, ничего не говорящая об эволюции поэта: 1911–1918, то есть от первой до второй книги. Однако эволюция безусловно совершалась под влиянием войны и естественного расширения круга впечатлений.

В сборнике «Под осенними звездами» было 150 стихотворений, очень разнородных по темам, мотивам, настроениям, и потому Рыльский, переиздавая позже, уже в советское время, эту книгу (1918 год на Украине был годом немецкой оккупации), произвел основательную чистку, оставив в ней только половину стихотворений и предварив ее предисловием, в котором писал: «Конечно, мировоззрение „Осенних звезд“ (название откровенно заимствовано у Гамсуна) отличается от моего нынешнего ощущения окружающих явлений»[3].

Каким же мироощущением пронизаны весьма живописные и певучие стихи книги «Под осенними звездами»? У поэта всегда было чувство вечно изменяющейся жизни, но отношение к этой жизни близко к эпикурейскому: наслаждение природой, охотой, любовью, искусством:

Когда убьют всё лучшее заботы
Житейские, и не найти следов
Прошедшего, и больше нет охоты
Идти ни из-под крова, ни под кров,
Тогда, искусство, мой оплот — одно ты:
В живой красе новооткрытых слов,
В звучанье музыки, земные ноты
Преображающей в небесный зов,
И в малой, взор ласкающей картине,
Безмерно большей, чем бескрайний свет!
Тебе, искусство, и твоей святыне
Благоговейный шлю поклон-привет.
(«Когда убьют всё лучшее заботы…»)
Но вот грянула революция. К ее приходу поэт, как уже говорилось, не был подготовлен. Его состояние, видимо, походило на растерянность перед событиями, следствием чего явилось желание до поры до времени остаться в стороне от общественной борьбы, замкнуться в мире искусства и природы. Не случайно в полемических строках поэмы «На опушке», написанной между февралем и октябрем 1917 года, говорится:

Пускай себе премудрый фарисей
Его зовет — «поэтом без идей»[4].
Что же оставляет себе поэт в мире, уже стоящем на пороге Октября? Какие ценности, какую исходную позицию для творчества?

Софокл и Гамсун, Эдгар По и Гете,
Толстой глубокий и Гюго литой,
Петраркины точеные сонеты
И Достоевский, грешный и святой,
И книги все, земные все поэты
Сродни ему, душе его живой…
Однако значение этих литературных деклараций не сводится к стремлению отгородиться от живой современности. Говоря об опытах молодого Рыльского, следует указать на одну примечательную особенность их, которая сохранилась и на последующих этапах литературного пути поэта и которая в значительной мере определила его облик как художника. Уже в ранних стихах Рыльского обращает на себя внимание обилие литературных отражений, реминисценций шедевров мирового искусства. Его творческое вдохновение загоралось от общения с литературными памятниками прошлого. Сошлемся хотя бы на эти стихи:

За окнами на улице дремотной
Поет шарманка на старинный лад, —
А Джемма улыбается и смотрит
На то, как Санин продает оршад.
Улыбки. Шепот. Ощущенье счастья,
Любовь, которая уже близка.
И солнца луч, как светлый соучастник,
Касается цветов и потолка.
(«Джемма»)
Героев повести Тургенева «Вешние воды» Рыльский как бы заново воскрешает в своем стихотворении, но дает им новое, лирическое бытие, то есть переводит ситуацию этого произведения в свой духовный мир. Надо ли доказывать, что термины «подражание», «заимствование» здесь неуместны? Перед читателем не мертвое и не сухое «отражение», а интенсивное лирическое переживание уже созданных художественных ценностей, переживание, которое из материалов этих ценностей — сюжетов, образов, мотивов, картин — созидает нечто новое.

Понятно, что для писателя с такими художественными устремлениями непосредственное отражение современной действительности представлялось задачей чрезвычайно сложной и трудной. Тем более велика заслуга поэта, что он в результате напряженной работы сумел развить в себе способность находить замечательные материалы и краски для своей поэзии в гуще новой жизни, рожденной Октябрем.

Следующая книга стихов «Синяя даль», вышедшая в 1922 году, свидетельствовала о том, как упорно