ковровые переплетения и очень скоро, не сомневаюсь, пустит по миру своего издателя. Короче, это смертельный зануда, и тем более невероятно, чтобы в области фикшн он был способен породить что бы то ни было съедобное. Такой тип абсолютно неприменим для нашей серии, в которой прижились достаточно щекотливые вещицы вроде Ретифа де Ла Бретонна.

Сад Д. А. Франсуа. «Жюстина»

Рукопись пришла ко мне в тот момент, когда я был очень загружен, и, честно говоря, пришлось ознакомиться с ней выборочно.

Раскрываешь в первый раз – многостраничная натурфилософия с отступлениями на тысячу разных тем. О жестокости борьбы за существование; о воспроизводстве растений, о чередовании видов в животном мире. На второй раз мне попалось страниц пятнадцать о сущности наслаждения, о чувственном и воображаемом и так далее в подобном духе. В третий раз – два десятка листов о принципе подчинения во взаимоотношениях полов в разных странах земного шара… По-моему, достаточно. Научными публикациями мы не занимаемся. Публике в наше время нужен только секс, секс и еще раз секс, и чем разнообразнее, тем лучше. От добра добра не ищут. Мы нашли свой путь, издав «Любовные похождения кавалера де Фоблаза». Философические сочинения пересылайте в «Науку».

Сервантес Мигель. «Дон Кихот»

Книга, крайне неровная и местами труднопроходимая, описывает жизненные странствия одного испанского гранда в сопровождении слуги, их скитания в погоне за фантасмагорическими иллюзиями. У гранда-героя, как я понял, наблюдается какое-то умственное расстройство. Это легко ощутить, потому что образ получился очень объемным, живым; Сервантес, надо сказать, одаренный рассказчик. Слуга героя – простачок, не лишенный природного здравомыслия; естественно, читатель легко себя с ним отождествляет, тем более что сумасшествие главного героя не может не отталкивать. Вот, в сущности, и весь сюжет. Рассказан он достаточно интересно, имеются неожиданные повороты действия и сочные, любопытные детали.

Это все так; однако позволю себе выйти за пределы субъективной симпатии и высказать ряд общих соображений.

У нас есть удавшаяся серия «Непридуманные повести». В ней мы опубликовали, и, как известно, с немалым успехом, и «Амадиса Галльского», и «Легенду о Граале», и «Роман о Тристане», и «Лэ о соловье», и «Роман о Трое», и «Эрек и Эниду». Сейчас получен опцион на «Королевский род Франции» одного начинающего, Ди Барберино. Эта книга, по моему убеждению, станет бестселлером, и спорю на что хотите, что она потянет на премию «Книга года», потому что именно подобный род чтения пользуется успехом в народе.

Теперь рассмотрим под этим углом рукопись Сервантеса. Типичная профанация нашей же собственной издательской линии! В свете этого романа все, что мы публиковали до сих пор, – безответственные бредни. Получится, что мы выпороли сами себя. Никакая свобода печати и никакая полифония не могут служить оправданием такого профессионального харакири.

И ради чего, ради кого, в сущности? Автора только недавно выпустили из мест заключения, похоже, он пребывает не в самой лучшей форме, что-то там ему отрезали – не то руку, не то ногу,

– в любом случае работать над продолжением он не собирается, так что массовыми тиражами тут не пахнет. Думаю, нам с вами нет никакого смысла бежать впереди прогресса, разрушая результаты многолетней работы, приносившей нам удовлетворение, в том числе и моральное (скажу без ложной скромности), а также соответствующий доход. Заявку предлагаю отклонить.

Мандзони Алессандро. «Обрученные»

Романы-эпопеи всегда продавались прекрасно, а в последнее время, как нам сообщают, тиражи объемных вещей достигли апогея. И все-таки роман роману рознь. Купи мы в должное время копирайты на «Обитель Треццо» Баццони и на «Маргариту Пустерла» Канту – сейчас не надо было бы задумываться, из чего формировать карманную серию. Вот действительно книги, которые читались, читаются и будут читаться еще через двести лет, потому что они обращены в самую душу читателя, потому что язык их прост и убедителен, потому что всего дороже для авторов их малая родина, а это всегда подкупает людей, наконец, потому, что в этих книгах говорится о современности, пусть проблемной, пусть драматичной, но близкой и понятной нам (феодальные распри, классовый антагонизм).

Все это не касается Мандзони. Начнем с того, что он располагает свой сюжет в антураже семнадцатого столетия, а этот период – по определению самый некассовый. Вдобавок он идет на сомнительный лингвостилистический эксперимент и разрабатывает собственный язык – ни рыба ни мясо, нечто вроде помеси флорентийского с миланским. Будет жаль, если молодежь начнет подражать этому воляпюку.

Но и это еще не главный грех. Итак, наш сочинитель предлагает некий квазинародный, сыромятный роман о паре поселян, которым никак не удается пожениться из-за козней какого-то местного помещика. Потом они все-таки женятся и наступает хэппи энд. Не маловато ли для шестисот-то страниц?

На этом фоне сплошь и рядом мы сталкиваемся с моралистическими проповедями (беспорядочная словесная «мазня» – не более того) и с дешевым пессимизмом (автор выдает его за янсенизм, может, это и так, не знаю). Заунывные пассажи о человеческих слабостях и о национальных недостатках уготованы нашему читателю, в то время как он ждет героических тем, пламенного энтузиазма в духе Мадзини, в духе Кавура, и никак уж не софизмов о «нации рабов», которые я оставил бы господину Ламартину! Интеллектуалистские штучки, усложнения на каждом шагу никогда не помогали книгопродаже и скорее пристали заграничным мечтателям, нежели потомкам доблестных латинян. Обратимся к «Антологии» за несколько последних лет и увидим, как Романьози на двух страницах буквально разгромил детский лепет того самого Гегеля, которого сейчас в Германии считают номером первым. Нашей публике нужно совсем не это. Нет, ей не нужно, чтобы рассказ перебивался сплошь и рядом какими-то отступлениями, содержащими грошовое философствованье автора. Либо – еще того хуже – чтобы текст составлялся путем сляпывания чужеродных кусков: несколько подлинных манифестов семнадцатого века – ученый диалог на полулатыни – псевдонародные тирады, напоминающие речи шута Бертольдо. Народ нуждается в положительном герое. Я только что прочел свежую, запоминающуюся книгу «Никколо де Лапи». После этого «Обрученные» я вымучивал с натугой. Уже по первой странице видно, как неумело автор подступается к рассказу, не зная, с чего начать, за что ухватиться. Не случайно он топчется на бесконечном описании какого-то случайного пейзажа, путается в лабиринтоподобном дремучем