районе Ковент-Гардена, среди которых были проститутки, хозяйки публичных домов, факельщики. Гораздо сложнее было эту работу удержать, особенно если слова плохо держатся на языке: стоило ей высказать вслух замечание, ей казавшееся смешным, но отнюдь не смешившее ее работодателей, как она оказывалась уволенной. Чаще всего ее шутки касались амурных поползновений со стороны хозяина заведения, где она в тот момент служила. А удержаться от флирта с Элпью не мог решительно никто. Бедняжка знала, что виной тому ее грудь. Она никогда до конца не понимала, что все эти мужчины находили в ее белоснежных грудях. Ей-то они всего лишь мешали лежать на животе и быстро бегать. Но все мужчины, с которыми она когда-либо имела дело, проникались к ним симпатией, и, таким образом, эти несчастные штуки неизбежно причиняли ей одни неприятности.

Продолжая подпрыгивать, она вдруг с грустью вспомнила свою юность: как жила в служанках у настоящей леди после Великой чумы, унесшей обоих ее родителей. В пять лет она осталась сиротой, и благородная дама взяла девочку к себе. Bee доме Элпью провела счастливейшие пятнадцать лет своей жизни, пока у нее вдруг не выперли груди и муж ее светлости не воспылал к ним страстью; затем, сами понимаете, ей пришлось оттуда уехать. И с того времени история повторялась снова и снова.

Стоило мужчине приласкать Элпью, как она его высмеивала и оказывалась на улице. Очень скоро у нее заканчивались деньги, потом она теряла жилье и не успевала оглянуться, как в конце концов попадала сюда. Она пускала в ход всю свою изобретательность, частенько прибегала к помощи своих друзей из Ковент-Гардена, чтобы те собрали денег, выходила из тюрьмы и начинала все сначала.

— Ты замолчала, — просипел смотритель. — Ну-ка, части тела…

— Руки, ладони, уши, нос… — Взгляд Элпью шарил по столу. — М-м-м… — Где это, черт возьми? — Пупок, ноги, ступни. — «Счета, жалование», — читала она про себя. — Пальцы, ногти! — «Вот он!» Ее взгляд упал на документ, который она искала: «Браки, заключенные в тюрьме Флит в первую неделю марта». Она пробежалась по списку. — Джонс, Смит, Браун…

— Части тела, — запротестовал он в ложбинку между ее грудями, — а не фамилии.

— Ах да… Грудь, груди, сиськи.

А надоумила ее попытать себя в этом новом деле Молли Крессуэлл. Мистер Кью, печатник с Шу-лейн, искал ловкую особу по сбору сплетен для его газеты «Лондонский глашатай».

— Что ж, — сказала старая мамаша Крессуэлл, — мало кто из лондонских девиц сравнится с тобой в пронырливости и любопытстве, Элпью, негодная ты девчонка.

Не повезло только, что квартирный хозяин упрятал ее сюда, прежде чем она успела хотя бы попробовать вынюхать какой-нибудь слушок. Но, оказавшись в тюрьме Флит, Элпью поняла, что сможет воспользоваться этим к своей выгоде.

Она пристально вглядывалась через плечо смотрителя и уже приближалась к концу брачного списка, когда увидела имя достопочтенного Мармадьюка Смоллвуда. Браво! Не каждый имеет доступ к столь пикантной информации. Женился во Флите! Да еще на шлюшке из подозрительной лавчонки! Берегитесь, мистер Кью! Теперь, когда она получила то, за чем пришла, Элпью захотелось, чтобы этот нудный сексуальный эпизод поскорее завершился.

— Кончай! — взвизгнула она. — Зад, задница, писька. — Затем, взглянув смотрителю в лицо, закричала: — Срам, срам, срам, срам! — вкладывая в это слово все известные ей значения.

Ее светлость знала, что персонал Флитской тюрьмы особой честностью не отличался, и хотела быть уверенной, что деньги, которые поступят для ее освобождения, не исчезнут в кармане смотрителя.

Поэтому, дав Годфри час на то, чтобы дойти до мистера Кью и вернуться к тюремной калитке, она решила покрутиться около конторы смотрителя. Графиня слонялась по наружному коридору, откуда видны были главные ворота.

Раздался настойчивый стук, и два надзирателя открыли решетку.

— Кто здесь? — спросил один.

— Деньги для освобождения заключенного, — последовал ответ. Голос был странно высоким и принадлежал явно не Годфри (если только по пути с ним не приключилось рокового для мужчины несчастья). Ее светлость раздулась от гордости. Возможно, печатник прислал одного из своих курьеров.

Тощая ручонка сунула в отверстие конверт, и надзиратель взял его.

Заняв чрезвычайно удобную для того позицию, ее светлость внимательно наблюдала, как конверт несут к двери смотрителя. Ей доводилось видеть немало ковент-гарденских жуликов и ловкачей. Недоглядишь — и с невероятной быстротой полный конверт может отправиться в рукав, а на свет появиться уже пустым.

Три громких удара — и смотритель открыл.

— Деньги на освобождение заключенного, — проревел надзиратель.

Подавшись вперед, ее светлость уже приготовилась заявить о своем освобождении, когда в коридоре позади нее зашелестели юбки и какая-то женщина вихрем пронеслась мимо, оттолкнув графиню. Та зашаталась и рухнула на пол неряшливой грудой.

— Это за меня, любезный, — сказала Элпью, улыбаясь смотрителю.

Пока ее светлость с трудом поднималась на ноги, смотритель заглянул в конверт.

— Банковский переводной вексель, — прочел он, — выписан на счет печатника Кью для освобождения…

Графиня шагнула вперед, ткнув Элпью локтем под ребра.

— Меня! — проскрипела она.

Элпью, пришедшая в ярость от такой вопиющей лжи, вцепилась графине в волосы. Они остались у нее в руке, оказавшись довольно грязным рыжим париком.

Руки графини взметнулись к седой и практически лысой макушке, и ее светлость с истошным воплем бросилась на обидчицу, норовя распустить тесемки ее лифа. И в тот момент, когда Элпью потянулась к юбкам противницы, собираясь их сорвать, грудь ее покинула свое убежище. Элпью тут же отдернула руки, чтобы стыдливо прикрыть белоснежные сокровища с торчащими розовыми сосками.

Надзиратели и смотритель просто оцепенели при виде столь дивного зрелища. Воспользовавшись временным преимуществом, графиня нанесла Элпью завершающий удар, отчего та, попятившись, упала. Затем ее светлость, отряхнувшись с видом победительницы, выступила вперед, чтобы заявить о своем освобождении.

— Я леди Анастасия Эшби де ла Зуш, баронесса Пендж, графиня Клэпхэмская, и я требую своего освобождения, — провозгласила она.

Элпью, которая сидела на полу и лихорадочно запихивала свои груди назад в лиф, откуда они выскочили, подняла взор, и на глазах у нее выступили слезы.

— Ваша светлость? — запинаясь, проговорила она. — Леди Эшби? Неужели это вы?

Графиня глянула на эту взъерошенную потаскуху и улыбнулась самой ослепительной улыбкой, какая только возможна при почерневших зубах и отвисшем зобе.

— Как мило, когда тебя узнают. Да. — Она