Татьяна Адаменко ТРИ ИСТОРИИ О ФЕЙРИ

Известно, что одна из забав для фейри — это передразнивать людские обычаи. Бывает и так, что они важно и степенно играют в наши похороны, и проигрывает тот, кто первый засмеется.

К тому же фейри, хоть и не злонравны особо, но похожи на мешок капризов, и сородичей своих обычно ставят куда ниже, чем хорошую шутку.

Поэтому когда трое фейри нашли четвертого, упившегося маковым соком и трубящего носом в чашечке цветка, они его ни будить, ни согласия спрашивать не стали: уложили на камень и давай причитать вокруг, словно заправские плакальщицы.

Они так увлеклись, расписывая все достоинства «покойного», что не услышали, как к ним подошла малышка четырех лет от роду, дочка вдовы Дин.

Только когда увидели ее круглое личико, что склонилось над камнем, тогда пискнули и разлетелись в разные стороны, как сухие листья под ветром: Полли моргнула, словно ей радуга в глаз попала.

Она увидела спящего на камне человека, хорошенького, как фарфоровая куколка Мелани Бэннон, самой большой задаваки среди всех детей деревни Ахаваннах. Только одет он был еще красивей, чем та кукла: в красный котелок с красными же перышками, зеленый плащ, перевитый золотой нитью, зеленый с белым камзол и прочные башмачки из зеленой кожи, усыпанные камнями, как лист — росой.

Полли смотрела на него, пока не решила, что не в силах оставить его там, где он лежал. Полли оглянулась, сгребла человечка в подол и побежала домой со всех ног.

Она его поила, и укладывала, и лечила, и кормила, и заставляла кланяться и танцевать с другой куклой, Мэдлин, которая раньше была у Полли самой любимой, а теперь на вид была, как моток тряпок, перевязанный цветными тесемками. Но все равно Полли примотала Радужного Человечка лентами к своей Мэдлин и начала танцевать, кружась по комнате и размахивая этой парой из стороны в сторону так, что с Человечка слетела его щегольская шляпа.

Она бы поискала шляпу, но тут в их домишко вернулась с речки мать Полли с корзинами выстиранного белья, и нужно было как можно скорей помочь его развесить. Поэтому Полли просто спрятала Радужного человечка под лавкой (он чихнул, вздохнул и пробубнил что-то неясное), а сама поспешила во двор.

И первой шляпу нашла мама Полли. Может, она бы и подумала, что ее обронил кто-то из тех, кто приходит за молоком, налитым в блюдце, но сразу заметила, как Полли вспыхнула, закраснелась и не сводила взгляд с алой, как ее щечки, шляпы.

Мать быстро у Полли вызнала, что случилось, и, когда сама увидела Радужного Человечка, сразу поняла, что нельзя, чтобы он у них в доме проснулся; она велела дочке отнести его обратно на поле, да как можно скорей, пока он глаз не разлепил.

Обратно Полли шла — слезами заливалась, дороги не видела, так жаль ей было расстаться с прехорошеньким Человечком; и потому вышло так, что у колодца она встретила, но не обошла Мелани Бэннон, а еще Китти О'Шей и Сюзи Салливан, первейших подружек Мелани. Они обступили ее и начали спрашивать, что случилось: может, мать увидела, какая она грязнуха, да из дому выгнала? И что она в платье несет — уж не кости ли, которые она у собаки украла себе на обед?

И Китти дернула Полли за подол, так, что оторвался лоскут, а Человечек упал на траву, разбросав руки и ноги. Шляпа его подкатилась к самым ногам Мелани Бэннон. Быстрее, чем жаба хватает муху, она схватила сначала шляпу, а потом и Человечка.

Как Полли ни упрашивала отдать его, как ни грозилась сквозь слезы всякими страшными карами, а Мелани только смеялась над ней; делала вид, что готова отдать, но в последнее мгновение отдергивала руку с зажатым в ней Человечком.

Наконец Мелани пошла домой, превесело размахивая своей добычей. Подружкам она пообещала, что вечером отдаст Человечка поиграться, а пока хочет познакомить его со своей куклой Ниллин.

Не зная того, она сама проделала точь-в-точь то самое, что дочка вдовы: примотала лентами его к Ниллин, чтоб Человечек не упал, и ну кружить их в танце!

Только вот Человечку, которого с утра тащили, переворачивали, трясли, выкручивали и роняли, все это надоело, и он наконец решил попробовать проснуться.

Мотнул головой, махнул руками, ногами засучил… тут-то его Мелани и уронила; тут-то он и проснулся.

Проснулся и понял, что он неизвестно где, над головой крыша, неба не видать, лежит на чем-то твердом, на грудь давит что-то тяжелое, в лицо кто-то ухмыляется дурацкой фарфоровой улыбкой, и, кажется, любимую шляпу он опять потерял!

Фейри зашевелился, пытаясь распутать ленты и выкарабкаться из-под навалившейся на него куклы, но он еще плохо понимал, где у него рука, где нога, где правая, где левая, так что возился он очень потешно; Мелани Бэннон не смогла удержать смешок.

Тут уж фейри разъярился, как драконище; от злости сил хватило найти и нахлобучить на себя шляпу, а затем стать во весь рост, не шатаясь, топнуть ногой и завязать одну из лент, что на нем висела, в тугой узел. И все это он проделал, злобно что-то приговаривая и не сводя с Мелани глаз.

А потом он топнул ногой еще раз — и пропал.

Мать с отцом, может быть, и не поверили бы заплаканной Мелани, да вот только ходить она с тех пор стала, как сорвавшаяся с места мельница: то посуду перебьет, то подойник из рук выпустит, то сама себе оплеуху закатит.

До того дошло, что, когда ее замуж выдавали, то жениха выбрали в самой дальней деревеньке за перевалом; ну а как к нему поехали, Мелани обрядили в платье, которое мать три месяца шила. Оно было такое тугое и тесное, что Мелани в нем сидела красная, как вишня, ни дышать, ни рук не могла поднять, и семенила, как трясогузка. Зато не разбила ничего; только сама под ноги жениху упала.

Так что если бы не двое коров, шестеро овец и сундук с тончайшим бельем в приданом, так и бы и сидеть Мелани в девках.

А Полли — та замуж и без богатого приданого вышла, жили они своим домом мирно и ладно, и внуки, которых у нее десять и еще десять голов было, больше всего любили бабушкину сказку про Радужного Человечка, да так, что своим внукам ее рассказали, ну а я — вам.

* * *

А вот над Энгусом Каллаханом решили шутку сшутить его приятели. Да и то сказать, шутку: просто они уже изрядно нагрузились потином, и, когда Энгуса ноги не удержали, они его три раза уронили, а на четвертый прислонили к стволу дуба, да так и оставили.

Их самих ноги держали уж слишком близко к земле, чтобы они еще Энгуса взялись с собой тащить.

Но они помнили, что сегодня как раз такая ночь, когда фейри выходят из своих холмов и в танце уводят с собой тех, кто им приглянется. А Энгус Каллахан, честно сказать, был бы писаный красавец, если бы только нос у него был короче на три