- 1
- 2
- 3
- 4
- . . .
- последняя (11) »
Бабушка нагнулась над пролетом и закричала:
— Хулиганье паршивое, на секунду нельзя оставить ребенка, надо лестницу от вас запирать, от поганцев!
Другой раз — это было в конце учебного года, в ветреный и солнечный майский день — ребята сидели в скверике на скамейке, возле загородки с песком, и разговаривали о своих делах. В загородку пришла Майка и стала играть песком. Она наклонялась и набирала его полный совок, а потом направляла совок так, что ветер нес песок в лицо ребятам, сидевшим на скамейке.
— Слушай, катись отсюда, — сказали они ей миролюбиво.
Она словно не слышала. Зато сейчас же звонко закричала бабушка с ближней скамьи:
— Вот новости, что вздумали — ребенка гнать, сами катитесь, позапирать бы от вас скверики, от хулиганов!
Кроме бабушки, у Майки есть отец.
После войны у него остались на лице большие шрамы. Кто говорит — это шрамы от осколков, а кто — что он в танке горел и это от ожогов такие следы. Когда он возвращается с работы и подходит к дому со своим портфелем, Майка, если она в это время гуляет, бежит ему навстречу. Он наклоняется к ней, а она протягивает руки вверх и спрашивает:
— Что ты мне принес?
4
Все трое они растут в ленинградском сером доме и понемножку вырастают. Шестнадцати лет Костя Прокопенко пошел работать. Он поступил в таксомоторный парк мыть машины. Работа нетрудная, и ему нравилось находиться среди машин. Но от Жени Логинова и школьных товарищей он отдалился. Ему стали казаться несущественными, детскими их разговоры и вся их жизнь. Всеобщее увлечение то фотографией, то марками, и даже микроскоп, в который рассматривали мушиное крыло и собственный волос, — это были умные, бесспорно развивающие, но все-таки игрушки. В гараже люди были взрослые, с взрослыми тревогами, озабоченные и раздражительные. Сегодня прорабатывали кого-то за аморальное поведение. Завтра собирали деньги семье товарища, погибшего при аварии. Послезавтра провожали на пенсию старого руководителя. Он сидел грустный, не хотел уходить на пенсию, а провожающие говорили положенные прощальные слова, а между собой рассуждали — новый помоложе и более деловой, может быть, порядка будет больше. Костя старательно делал свое дело мойщика, присматривался к машинам и все реже вспоминал о том, чем жил когда-то. Не то чтобы он совсем откололся от прежних ребят: по вечерам они частенько вместе стояли у ворот, или лениво брели в кино, или сидели, покуривая, в скверике на скамейке, но это уже не была та общность, когда горели одним и тем же интересом и куда ты с ним, туда и я. И главным образом Костя сидел на скамейке и стоял у ворот с теми парнями из серого дома, кто, подобно ему, пошел работать, не окончив школу. Что-то спаивало их вместе, а от школьников удаляло. А к Жене Логинову Костя совсем перестал ходить. Не тянуло. Думалось ну чего я там с детишками… Когда он достиг подходящего возраста, его направили в шоферскую школу без отрыва от производства. И вот какой был случай. Он шел с первого занятия, довольный, и думал, что через полгода будет водить машину по этим улицам, и у дома повстречался с Женей. — Здоров! — сказал Костя оживленно-приподнято, его все приподымало и радовало в тот день. — А, Костя, здравствуй! — сказал Женя с обычной своей приветливостью. Они не видались уже давненько. — Как живешь? — спросил Костя. — Да что, неприятности у меня, — ответил Женя с улыбкой. — Ты, может, слышал. — Ничего не слышал, что такое? — Обманул надежды предков. Медаль рухнула. — Что ты! А я всегда был уверен, что кто-кто, а ты кончишь с блеском. Может, еще вытянешь? — Да нет, уже ясно в общем. Уже не успею вытянуть. — А в сущности, что за важность, — сказал Костя, — ну без медали, и что? — Да боже мой! — сказал Женя. — На что она мне? — Он недоуменно повел плечом. — Но предки, понимаешь, прямо с ума посходили. Форменный ад в доме, выдерживаю истерику за истерикой. Что у тебя? — Да помаленьку. Вот в школу шоферов поступил. — Вот как, — приветливо сказал Женя. — Очень рад за тебя. Ты ведь этого хотел? — Хотел. — Хотел и сделал, молодец. Ну, будь здоров, побежал я. — Пока. — Заходи. — Спасибо. И весь случай. Но после него окончательно отпала у Кости охота общаться с Женей Логиновым. Что я тебе, Женя? Такой ты вежливый, никому никогда резкого слова не скажешь. А вот тут, смотри-ка, не хватило вежливости — хоть для вида немножко поинтересоваться моими делами. Хоть бы спросил — с отрывом от производства или без отрыва. Это ведь разница, и нешуточная. Ладно. Чего там. Каждому свое. У тебя одна дорога, у меня другая. Все правильно.5
Пришло время, когда он стал думать о женщинах больше чем надо, и они ему снились. Он ни с кем не делился этими думами и снами, а себе самому говорил: что за чепуха мне приснилась, тьфу! — но в глубине души знал, что снилось ему нечто прекрасное, от чего потом весь день томится и радуется сердце. Шли по улице, обнявшись, девчонки в летних платьях, в босоножках. Он шел за ними, смотрел на их шеи, локти и не мог оторваться — спохватывался и говорил себе: вот уж нашел на что рот разевать: у той, крайней, не волосы, а мочалка какая-то, а локти — подумаешь, не видал я локтей, а как безобразно торчат их голые пятки из босоножек! Но и это ему не помогало. В гараже была одна женщина, уборщица. По мнению Кости — уже старая: немногим, должно быть, моложе его матери. Поэтому его удивляло, что она со всеми шутит как молоденькая. Мать никогда не шутила, всегда держалась солидно и рассудительно. И вдруг эта женщина, эта старая уборщица, стала часто подходить к Косте и шутить с ним. И шутки ее были таковы, как будто она его считала взрослым и хотела, чтоб он ею заинтересовался. А он даже не знал, что ей отвечать, только супил брови, опускал глаза и уходил подальше. — А посмотри-ка, — сказала она однажды, — у меня рука как у мужчины сильная, верно? И, засучив рукав почти до плеча, показала ему свою руку, совсем не старую, а, наоборот, белую и круглую, женскую, мягкую даже на взгляд. И держала эту руку у него перед глазами, пока он не ушел. — Ой, — сказала в другой раз, — не смотри на меня, Костичка, я тут возле тебя присяду переобуюсь. Чего-то я, кажется, ногу натерла. Наверно, и ноги у нее были белые и не старые, если она возле него села переобуваться. Но он и на этот раз ушел, насупив брови. Тогда она решила идти напрямик и в день получки позвала его в гости. — Приходи, весело будет, не пожалеешь. — И сказала адрес. — Дай-ка запишу, на случай забудешь. Дай-ка спрячу, чтоб не потерял. — И руками, темными и- 1
- 2
- 3
- 4
- . . .
- последняя (11) »