затейник:

— Молодому человеку о любви разговаривать не полагается, ему полагается стесняться. Конечно, бывал, о чем тут спрашивать.

Мальчик был рад, что не надо отвечать. Он спрыгнул с перил и ушел на свою скамейку в парк, чтобы посидеть в одиночестве. Две тонкие ветки покачивались над его головой, светясь в лунных лучах…

…Две ветки — и две молодые руки, тонкие и точеные.

Не раз они протягивались перед мальчиком, подавая ему еду; но до сих пор он как-то не поинтересовался взглянуть на ту, которой они принадлежали.

— Спасибо, красавица, — сказал кто-то за их столом.

Он поднял глаза и увидел милый профиль, уголок свежего рта и пушистую прядку из-под косынки.

И обрадовался — это было то, чего ему не хватало, то, что он искал.

Почему он не замечал эту девочку, эту подавальщицу? Может быть, потому, что она была одета как все подавальщицы: в серенькое платье, передник и косынку, — неотличимо.

— Здравствуйте! — сказал мальчик. — Это вы!

Она взглянула на него смущенно-вопросительно, но вслух не спросила что это значит.

Наступило время обеда.

Все уже поели и ушли, когда пришел мальчик.

Он сел за пустой столик.

Подошла девочка, принесла первое. Он сказал:

— Здравствуйте!

— Мы уже здоровались, — сказала девочка. — Утром.

— Ну, утро — это было давно! — сказал мальчик.

«Это ты просто так, — спросила она беглым взглядом, — или есть в твоих словах значение?..»

И отошла к соседнему столику, чтобы подать суп другому опоздавшему, а мальчик посматривал на нее, рассеянно мешая ложкой в тарелке. Девочка прилагала все усилия, чтобы не смотреть на него, — лицо ее стало напряженным от этих усилий, но, проходя обратно с пустым подносом, не выдержала — посмотрела. И обрадовалась: смотрит!.. И мальчик обрадовался: посмотрела!..

— Вы заняты с утра до вечера, с утра до вечера, — сказал он, когда она принесла второе. — А погулять когда же?

— Мы работаем посменно, — сказала девочка. — День я, день Таня.

— Теперь я узнал, как вас зовут! — сказал мальчик.

«Как это?..» — спросила она глазами.

— Вас зовут не Таня! — объявил он, и они улыбнулись друг другу.

Раньше он ничего не замечал, кроме платьица — такого же, как у всех остальных подавальщиц, кроме передника, и воротничка, и косынки — таких же, как у всех остальных подавальщиц; одинаковые, они сновали по столовой взад и вперед.

Теперь он видел ужасно много, и все больше и больше, открытие за открытием приходило к нему.

Видел ее глаза и ресницы.

И улыбающийся нежный рот, и белые зубы.

И легкую ее походку, и легкие стройные ноги.

Он садился так, чтобы ее рука коснулась его, когда она ставила ему тарелку на стол. Рука касалась, девочка отдергивала руку, обожженная. Он смотрел ей в глаза — душа его уходила в пятки, но он смотрел.

Еще в дверях столовой она опускала глаза, старалась не смотреть на него — знала уже, что он глядит на нее неотступно. Но не удерживалась и украдкой поднимала взгляд — так и есть, глядит, глядит…

Он теперь приходил завтракать, обедать и ужинать позже всех, чтобы одному быть за столиком.

И они разговаривали — мельком и тихо, как заговорщики.

— Сегодня вы работаете — значит, завтра вы свободны? — спрашивал мальчик.

— Свободна, — отвечала девочка.

Ее голос был как тихая музыка.

— Свободны? — переспрашивал он, чтобы еще раз услышать музыку.

— Свободна, — откликалась та же музыка…

— Может, сходим погуляем? — спросил он, как в воду бросился.

Она отошла, ничего не ответив.

— Может быть, сходим погуляем? — уже настойчивее спрашивал мальчик, когда она появлялась снова.

— Не принято с отдыхающими, — отвечала она, уходя.

Он огорчался, а когда она возвращалась, спрашивал:

— А в кино?

— С отдыхающими тоже не принято, — отвечала она и торопилась убрать посуду.

— Но я же не виноват, что я отдыхающий! — говорил он ей вслед, и она смеялась и чуть-чуть поворачивала голову. Какой поворот!

На пляже, среди взрослых, мальчик скучал — здесь не было таких глаз, как у девочки, таких рук; здесь люди ходили неуклюже, ноги разъезжались в песке; красивая пара перебралась на другое место, их было плохо видно, да мальчик и не смотрел. С пляжа он бежал в столовую бегом, радуясь этой захватывающей игре. Он был весело взвинчен, прищелкивал пальцами и насвистывал песню, которую играл в вагоне тот парень с гитарой.

— Извините, пожалуйста, — говорил он толстяку Косте, нечаянно толкнув его. — Я очень спешу.

— Надо отдыхать, а не спешить, — сердито говорил толстяк.

— После ужина я вас жду! — заявлял мальчик девочке, стараясь говорить как можно решительнее.

А она делала вид, что не слышит.

— Ну, пойдемте, пройдемтесь, никто и не увидит, — уговаривал он, и голос его вдруг менялся — из решительного становился просительным, совсем как у маленького.

— После ужина я еще целый час буду занята, — говорила она. — Даже час с половиной.

…Тот же это ужин или другой? Сколько времени прошло?..

— Я буду ждать хоть два с половиной! — говорил он весело. — Хоть три с половиной! Сколько хотите — и с половиной!

Вот видишь, говорил он ей всем своим видом, какой я веселый, бодрый, как легко тебе будет со мной — одно удовольствие.

Он все больше нравился девочке, она изнемогала — до того нравился, но отвечала:

— Нельзя, у нас это не одобряют.

…Сколько времени прошло?..

— Кто не одобряет? — спрашивал он капризно.

— И начальство, и девочки, — отвечала она.

— Зверское у вас начальство, — говорил мальчик. — И зверские девочки.

Она смотрела на него затуманенным взглядом, но повторяла:

— Нет, нельзя!

Вечерами на террасе отдыхающие вели свои степенные беседы уже без мальчика — он бродил вдоль моря, пускал блинчики и говорил:

— Зверское начальство! Зверские девочки!

А она сидела у себя в общежитии на кровати и примеряла клипсы.

— Таня, а Таня, — говорила она подруге, — не знаешь, какие клипсы сейчас в моде? Перламутровые в моде?

— На московской балерине я видела клипсы, — говорила Таня. Представляешь, две живые ромашки!

— Ну, ромашки — это слишком просто, — сказала девочка.

На другой день в столовой он заметил ее новые клипсы и радовался и был горд — она хотела ему нравиться!

— И ничего не зверское, — сказала она, улыбаясь, видя, что он заметил клипсы.

— Ну что плохого — посидим часок у моря? — спрашивал он. — Или в парке?.. Чего они, собственно, не одобряют, странные люди?

— Просто у нас не принято, — объяснила она. — Отдыхающие должны отдыхать.

— Ну, от чего мне отдыхать? — говорил он. — В такие ночи грех