уничтожили газетчики!
Я пожал плечами.
– Я говорил с ним пару дней назад. С ним сейчас все в порядке. Ему уже примеряли протез. И он где-то будет работать, прежде чем ты об этом узнаешь. Д'Анджело понимает, что нам надо оставить позади все, что мы пережили. И ты, Барни, тоже должен забыть Остров.
Он уже почти плакал.
– Как я смогу смотреть людям в глаза? Как я скажу об этом Кати? Что скажет мама... а мои братья, друзья? Что... что подумает рабби Штейн? Барни Росс, парень из гетто, ставший чемпионом, человек, которого они называли героем войны, идол многочисленным поклонников, стал больным, отвратительным наркоманом! Это так стыдно, Нат! Так стыдно...
Я обошел письменный стол и положил ему на плечо руку.
– Ты должен это сделать, Барни. Ты должен обратиться куда-нибудь и начать лечение. А огласку ты можешь свести к минимуму, если пойдешь в платный санаторий.
– Я... я слыхал, что самое лучшее заведение – правительственная больница в Лексингтоне. Но тогда все узнают...
– Они поймут. Люди знают, что нам пришлось пережить. Конечно, они не представляют масштабов. Но они простят тебя.
– Даже не знаю, Нат.
– А для начала ты должен сам простить себя.
– Что... что ты хочешь сказать?
– Ведь это ты убил Монока.
Барни взглянул на меня своими печальными карими глазами, при этом старался смотреть мне прямо в глаза.
– Ты... ты знаешь?
– Да.
Барни отвернулся.
– К-как давно ты знаешь это?
– Чуть больше месяца. Это случилось однажды ночью, когда ко мне пожаловали незваные гости. Как и тебя, меня преследовали ночные кошмары. Той ночью мне приснилось, что это я убил его. Но проснувшись, я понял, что не делал этого. Обдумав свой сон как следует, я понял, почему решил, что это я застрелил его: то, что ты убил этого бедного сукиного сына, было для меня равносильно тому, как если бы это сделал я. Мне трудно было это принять, жить с этим – как будто я виноват в убийстве. Именно поэтому я так зациклился на этом, приятель. Ты начал колоться – чтобы забыть. А я смог забыть без всякой помощи.
Барни покачал головой.
– Господи, Господи... Я не хотел.
Я сжал его плечо.
– Я знаю, что ты не хотел. Он стонал и мог выдать нас. У тебя в руке был пистолет, и ты положил ему руку на рот, что ты делал и раньше, но только в этот раз пистолет выстрелил. Это был несчастный случай.
– Но я убил его, Нат.
– Не совсем так. Это война убила его. Ты же пытался спасти всех нас, и его в том числе черт побери!
– Я не знал, что кто-то еще видел, как все произошло.
– А по-моему, никто, кроме меня, и не видел. Мы все были в таком тяжелом состоянии и постоянно то теряли сознание, то приходили в себя. Но если кто и видел, он будет молчать.
Он смотрел на пол.
– Мне... мне следовало рассказать об этом. Признаться. А я позволил навесить на себя эту звезду героя... – вот черт! Кто еще мог сделать такое?
– Так и есть, Барни. Ты же просто человек. И, черт меня возьми, ты был героем в ту ночь! Я бы сейчас не сидел здесь, если бы не твое геройское поведение той ночью.
– Я убил его. В своих снах я снова и снова убиваю его.
– Сны пройдут.
– Ты не должен был этого делать, Нат. Тебе не следовало перекрывать мой источник. Я похлопал его плечо.
– Однажды ты научишься жить с этим. А до тех пор езди из города в город, продавай облигации, выпрашивай себе дозы наркоты на ночь. Но не делай этого в Чикаго!
– Это мой родной город, Нат. Моя семья живет здесь...
– Они будут здесь и тогда, когда ты решишь вернуться. И я тоже буду здесь. Барни встал, трясясь.
– Я знаю, что ты сделал это из чувства дружбы... но ты поступил неправильно.
– Нет, правильно, – сказал я.
Он проковылял со своей палкой из моего кабинета: я не стал помогать ему.
– Можешь зайти к подпольному гинекологу напротив, – предложил ему я.
– Ты – скотина, – ответил он. Но в его глазах мелькнул прежний задор. Барни все еще был там, в этом окопе. Но однажды, возможно, он оттуда выберется.