— Долой тиранию!
Они оба засмеялись.
— Хватит ли у нас времени, чтобы сыграть в кегли до темноты? — спросил Шейн.
— Только не сегодня, — сказал Дик. — Я хочу помочь матери.
— Пай-мальчик. Правильно, я и сам пойду и помогу тебе стирать бельё.
Непринуждённо обняв Дика за плечи, он отправился в его хижину. Дик гордился своим рослым рыжим другом, у которого было такое приятное ирландское лицо.
— Вы больше палец о палец не ударите, миссис Престон, — сказал Шейн, когда они вошли в хижину. — Мы с Диком покажем вам для разнообразия, как надо управляться с домашними делами. Добрый вечер, сэр.
— Добрый вечер, — пробормотал мистер Престон, который при свете чадной керосиновой лампы пытался изучать руководство по горному делу. — Надеюсь, вы отвыкаете от ваших буйных ухваток. Пора, пора.
— Честное слово, — сказал Шейн, — я стал таким смирным, что почти всё время только и делаю, что слушаю, как мухи летают. Интересно, чем объясняют учёные люди, вроде вас, что, когда становится очень тихо, мы всегда слышим, как летают именно мухи?
Мистер Престон хотел нахмуриться, но не сумел.
— Ты дурень, Шейн Корриген, — ласково сказал он. — Но веди себя как следует и будешь хорошим парнем.
— Ты только послушай! — Шейн повернулся к Дику с деланным изумлением. — Он же слово в слово сказал то, что я сам всегда говорю! Рад слышать, что мистер Престон согласен со мною. Если миссис Престон дозволит взглянуть на её очаг, я научу её всему тому, чему сам научился, когда был коком на борту «Мэри Уилкинс» — бригантины водоизмещением в сто четырнадцать тонн. Ничто так не способствует развитию кулинарной мысли, как куча голодных моряков, которые толпятся вокруг тебя с ножами и вилками, и особенно если дело происходит посреди океана.
Мистер Престон покачал головой и, склоняясь к керосиновой лампе, вновь погрузился в чтение, продолжая наживать головную боль. В то же время Шейн приступил к приготовлению обеда, одновременно давая советы по части кулинарии под открытым небом. Дик пришёл в восторг, видя, что мать, хотя и считает в душе влияние ирландца вредным для своего сына, всё же не может устоять перед его непринуждёнными манерами.
Глава 3. Беспорядки у гостиницы Бентли
Назавтра около полудня, оставив Сандерсу записку для отца, Дик улизнул из шахты. Ему было стыдно, что он не поговорил прямо с отцом, но, хотя он и знал, что отец отпустит его с работы, мысль о пререканиях, которые неизбежно возникнут из-за этого, была ему невыносима. Да кроме того, Дик и сам ещё не решил, как отнестись к происходящим событиям.
Не принимая всерьёз всего сказанного Шейном, Дик тем не менее понимал, что у старателей есть достаточно оснований для недовольства. Составляя большинство населения Виктории, они не имели права голоса в политических делах. Из двухсот тысяч человек участвовать в выборах не мог ни один. А вот налог в тридцать шиллингов должен был ежемесячно платить каждый старатель. И хотя против самого налога никто особенно не возражал, но бесчеловечное поведение полиции при поисках неплательщиков вызывало бурные протесты.
Шейн ходил взад и вперёд по жёлтой глинистой площадке между кучей породы и надшахтным сараем.
— Разрази меня гром! — воскликнул он. — Наконец-то ты явился. Вот уже добрых полчаса ноги сами тащат меня отсюда, так что мне пришлось бегать взад и вперёд, чтобы только угомонить их.
Они отправились к холму Спесимен, где стояла гостиница «Эврика». Владелец её, Бентли, открыл при гостинице кегельбан, всегда имел в запасе несколько колод карт для игроков, — словом, лез из кожи вон, чтобы привлечь посетителей в любое время дня и ночи. Но, когда явился Скоби и принялся барабанить в дверь, Бентли почему-то был не в духе. Он выскочил и, как рассказывали Дику, свалил Скоби ударом топора, выкрикивая: «Прекрати этот шум, болван, и дай мне спать!»
У подножия холма Шейн и Дик влились в поток старателей, направляющихся к месту сборища. Лощина Спесимен была заполнена людьми, твёрдо решившими выразить свой протест.
В основном тут были англичане и ирландцы с небольшой примесью шотландцев и валлийцев, но встречались также группы немцев, французов, американцев и итальянцев; многие были в лохмотьях, измазанных глиной, которая преследовала их всюду — на работе, во время отдыха и сна; другие были одеты чисто, в куртках из саржи и молескиновых брюках; одни пришли с непокрытыми головами, другие — в широкополых шляпах или головных уборах из пальмовых листьев.
Дик начал понимать, что всё это куда серьёзнее, чем можно было судить по болтовне Шейна. Только подлинное сознание несправедливости могло собрать воедино такую массу старателей.
Шейн и Дик долго толкались в задних рядах толпы. Кто-то говорил, взобравшись на пень, но до них доносились только отдельные слова, сопровождаемые глухим рёвом собравшихся. Наконец им удалось пробраться поближе, и теперь они уже лучше видели ораторов. Молодой человек с серьёзным загорелым лицом произносил речь. Рядом стоял крепко сложенный голубоглазый шатен, лет двадцати пяти, больше шести футов ростом, с густыми широкими бровями. Он-то и привлёк к себе внимание Дика.
— Кто это стоит у пня? — спросил он.
— Это Питер Лейлор, — ответил Шейн. — А другой — Хэмфри.
— Мы взываем только к конституционным принципам! — кричал Хэмфри, и чем больше он волновался, тем чаще попадались в его речи обороты, свойственные жителям Уэльса.
— Мы добиваемся только справедливости. Мы требуем, прежде всего, права голоса в делах управления. Пока мы его не получим, как с рабами будут с нами обращаться. Пока мы не станем сильны, никакое правительство не будет считаться с нашими интересами. По горам и долам гоняли нас. Преследования, обиды и оскорбления терпели мы от чинодралов, с нами обращались как с подонками общества, — а подумайте только о том, что мы сделали для этой страны.
В толпе поднялся тихий глухой ропот, подобный песне надвигающейся бури, которая звучит в листве деревьев. Дик вздрогнул. Нельзя было не испугаться этих звуков, говоривших о силе, спорить с которой так же невозможно, как с бурей, а между тем этот Хэмфри своими словами сам её поднимал.
— За последние три года Виктория превратилась из жалкой скотоводческой дыры в процветающий