5-е января. Вместе с нами идет в наступление 1944 год! Прости меня, мой дорогой дневничок! Не писала целую вечность, потому что не было никакой возможности. Кавалерийские части внезапной атакой, прорвав оборону противника, стремительно гонят немцев на запад. Идут ожесточенные бои. 25-е января. Метет пурга. Дорогу заносит снегом. Мимо искалеченных сел и деревень дивизия без отдыха спешит вперед и вперед. Кругом огненное море. От разрывов снарядов и мин, от яростной бомбежки авиации земля ходит ходуном. В такой обстановке, прямо на марше, полк принял новое пополнение. В роту к нам пришли молодые, совсем не обстрелянные солдаты. При каждом артналете они готовы броситься куда угодно, упасть, зарыться в землю. Мы их подбадриваем, да и, глядя на нас, они помаленьку успокаиваются. А темп марша настолько быстр, что мы почти бежим. То и дело слышится: «Подтянуться!.. Подтянуться!..» Мы провели партсобрание роты, летучку. — Положение сложное! — сказал командир роты Питайло. Прямо с марша нас бросают в бой. Попасть необстрелянному солдату сразу в этот ад кромешный — немудрено и трусом оказаться! Да и нам, коммунистам, трудно вести людей в бой, когда мы не знаем, на что способны наши новые бойцы! Постановили: прикрепить к каждому члену партии по два-три вновь прибывших солдата. Быстро, не нарушая движения колонны, рота перестроилась так, что рядом с каждым большевиком, опытным автоматчиком, идут молодые солдаты. Мы должны передать им свои знания, воспитывать их в духе боевых традиций нашей роты. Ребята все время около нас, даже во время привала мы не отпускаем их от себя. Они почувствовали, что у них есть товарищи. Стали спокойнее, даже храбрятся. При артналетах уже не мечутся по колонне, а идут с нами. Со мной идут: Федор Гладких, Иван Каюков и Николай Перепелица, или Коля-Тараканчик, как его уже успели прозвать в роте. Прозвище ему дали за то, что на его довольно упитанном, румяном мальчишеском лице смешно торчат в стороны острые, черные усики, точь-в-точь как у таракана. Мои подшефные просто молодцы. Кроме всего, неудобно передо мной, женщиной, им, мужчинам, праздновать труса. Трудно молодым. Очень трудно. Вот уже который час шагаем без отдыха. Кухня еще вчера где-то отстала. Мы третьи сутки без горячей пищи. Но мои ребята даже улыбаются, а Коля-Тараканчик, так тот даже подмигивает: «Я, мол такой, как вы… И очень, мол, здорово у вас, здесь, на фронте». Наш полк давно отделился от общей колонны дивизии. Шагаем все быстрей и быстрей. — Подтянись! — все чаще и чаще слышится команда. Хлопьями мокрого снега залепляет лицо, глаза. Наконец останавливаемся на привал. Забираемся под одну-единственную крышу сарая, вернее под навес, и разжигаем костерок. Надо просушить одежду да обогреться. Мои подшефные падают на голую землю и моментально засыпают. Нигде нет ни клочка соломы или сена — прошла кавалерия, все подобрала подчистую. Смотрю, стоят две кухни и тут же повар. Он забирается на ветхую крышу и смотрит в бинокль. Оказывается, ждет своих ребят-танкистов, а они в бою. — Пора ужин закладывать, а у меня и завтрак, и обед не розданы! — волнуется парень. — А у нас ребята третьи сутки ничего горячего не ели. Накормите нашу роту! — жалобно прошу я его. — Ну что ж, не пропадать же добру! — восклицает парень. А ну поднимай своих ребят, да поскорее! А танкистам своим я сварганю что-нибудь свеженькое!.. Сонные, едва держась на ногах, подходят автоматчики с котелками к кухне танкистов. После горячего картофельного супа с мясом, после вкуснейшей пшенной каши мы все засыпаем, расположившись у костра. Просыпаюсь от холода. Костер едва тлеет, дрожу всем телом, а подняться нет сил. Согреешь спину, замерзнет все остальное, повернешься — замерзает спина. — Девушка, идите к нам! — доносится женский голос. — В нашем углу тепло!.. Я еще не проснулась, ничего не вижу, но ощущаю дуновение тепла… Дрожа от холода, с закрытыми глазами волоком тащу за собой плащ-палатку, автомат… — Софья? Соня!.. Ты? — спрашивает тот же голос. Открываю глаза. Вокруг железной печки сидят несколько офицеров. Около них светловолосая, худая женщина с погонами лейтенанта. Удивительно знакомое лицо. Кто это? Да это же Маруся Морозова! Редактор ярославской комсомольской областной газеты! Морозова бросается ко мне. Обнимаемся, целуемся. Около печки ее новые друзья из редакции дивизионной газеты, в которой она сейчас работает. Мы сидим, обнявшись у раскалившейся докрасна печки. Потом Маруся помогает мне зашить мой продырявленный (когда-то белый!) маскхалат. В три часа ночи команда «Поднимайсь!» Мы с Марусей на прощанье целуемся. Снова наш полк вытягивается в длинную ленту. Маруся машет мне рукой. Их дивизия отходит, а мы идем им на смену. — Прощай, Маруся! Все ближе и ближе передовая. Деревня Жеребичи. Пылают дома. Церковь и школа — единственно уцелевшие здания. Церковь переполнена ранеными и убитыми. На ледяном полу беспомощно лежат раненые, ожидая эвакуации. От школы до церкви — одна секунда, только перейти дорогу, но эта секунда может стоить жизни. Улица загромождена подбитыми, подожженными танками, повозками, орудиями. Везде туши убитых лошадей. Некоторые лошади еще живы, они стонут, как люди. Лошадиные глаза полны ужаса и боли. Командир роты Питайло до получения дальнейших распоряжений приводит роту в укрытие под школу, в подвал с картошкой. В дальнем углу сидит женщина с детьми. Вокруг здания бушует огонь. Немец бьет и бьет без передышки. Приземлились и сразу же погрузились в сон. А когда я проснулась, вижу: в подвале тесно и шумно. Сюда втиснулись радисты различных родов войск. Каждый кричит свои позывные, вызывает подразделение. Здесь же размещается и КП нашего полка. Полковник Мошкин около рации. Женщина с детьми совсем забилась в угол. — Товарищ старший лейтенант, как только прекратится огонь, мамашу с детьми сами лично эвакуируйте в тыл. Ясно? — приказывает полковник адъютанту. — Есть эвакуировать!.. Женщина заплакала. Из угла встала тоненькая девочка в длинном сером платье, повязанная по-старушечьи платком. — Дяденька!.. Куды ж ты нас гонишь с мамой? Не выгоняй нас! Девочка подошла к командиру полка и доверчиво к нему прижалась. Все замерли. Связисты прекратили работу. Полковник Мошкин, суровый и мрачный, чтобы скрыть свое волнение, почти закричал: — Ну, хорошо, мамаша, оставайтесь здесь! Да только как бы вам не пришлось потом раскаиваться! Вздох облегчения вырвался у всех. Заработали радисты, заговорили, зашумели сразу все. Через несколько минут рота
5-е января. Вместе с нами идет в наступление 1944 год! Прости меня, мой дорогой дневничок! Не писала целую вечность, потому что не было никакой возможности. Кавалерийские части внезапной атакой, прорвав оборону противника, стремительно гонят немцев на запад. Идут ожесточенные бои. 25-е января. Метет пурга. Дорогу заносит снегом. Мимо искалеченных сел и деревень дивизия без отдыха спешит вперед и вперед. Кругом огненное море. От разрывов снарядов и мин, от яростной бомбежки авиации земля ходит ходуном. В такой обстановке, прямо на марше, полк принял новое пополнение. В роту к нам пришли молодые, совсем не обстрелянные солдаты. При каждом артналете они готовы броситься куда угодно, упасть, зарыться в землю. Мы их подбадриваем, да и, глядя на нас, они помаленьку успокаиваются. А темп марша настолько быстр, что мы почти бежим. То и дело слышится: «Подтянуться!.. Подтянуться!..» Мы провели партсобрание роты, летучку. — Положение сложное! — сказал командир роты Питайло. Прямо с марша нас бросают в бой. Попасть необстрелянному солдату сразу в этот ад кромешный — немудрено и трусом оказаться! Да и нам, коммунистам, трудно вести людей в бой, когда мы не знаем, на что способны наши новые бойцы! Постановили: прикрепить к каждому члену партии по два-три вновь прибывших солдата. Быстро, не нарушая движения колонны, рота перестроилась так, что рядом с каждым большевиком, опытным автоматчиком, идут молодые солдаты. Мы должны передать им свои знания, воспитывать их в духе боевых традиций нашей роты. Ребята все время около нас, даже во время привала мы не отпускаем их от себя. Они почувствовали, что у них есть товарищи. Стали спокойнее, даже храбрятся. При артналетах уже не мечутся по колонне, а идут с нами. Со мной идут: Федор Гладких, Иван Каюков и Николай Перепелица, или Коля-Тараканчик, как его уже успели прозвать в роте. Прозвище ему дали за то, что на его довольно упитанном, румяном мальчишеском лице смешно торчат в стороны острые, черные усики, точь-в-точь как у таракана. Мои подшефные просто молодцы. Кроме всего, неудобно передо мной, женщиной, им, мужчинам, праздновать труса. Трудно молодым. Очень трудно. Вот уже который час шагаем без отдыха. Кухня еще вчера где-то отстала. Мы третьи сутки без горячей пищи. Но мои ребята даже улыбаются, а Коля-Тараканчик, так тот даже подмигивает: «Я, мол такой, как вы… И очень, мол, здорово у вас, здесь, на фронте». Наш полк давно отделился от общей колонны дивизии. Шагаем все быстрей и быстрей. — Подтянись! — все чаще и чаще слышится команда. Хлопьями мокрого снега залепляет лицо, глаза. Наконец останавливаемся на привал. Забираемся под одну-единственную крышу сарая, вернее под навес, и разжигаем костерок. Надо просушить одежду да обогреться. Мои подшефные падают на голую землю и моментально засыпают. Нигде нет ни клочка соломы или сена — прошла кавалерия, все подобрала подчистую. Смотрю, стоят две кухни и тут же повар. Он забирается на ветхую крышу и смотрит в бинокль. Оказывается, ждет своих ребят-танкистов, а они в бою. — Пора ужин закладывать, а у меня и завтрак, и обед не розданы! — волнуется парень. — А у нас ребята третьи сутки ничего горячего не ели. Накормите нашу роту! — жалобно прошу я его. — Ну что ж, не пропадать же добру! — восклицает парень. А ну поднимай своих ребят, да поскорее! А танкистам своим я сварганю что-нибудь свеженькое!.. Сонные, едва держась на ногах, подходят автоматчики с котелками к кухне танкистов. После горячего картофельного супа с мясом, после вкуснейшей пшенной каши мы все засыпаем, расположившись у костра. Просыпаюсь от холода. Костер едва тлеет, дрожу всем телом, а подняться нет сил. Согреешь спину, замерзнет все остальное, повернешься — замерзает спина. — Девушка, идите к нам! — доносится женский голос. — В нашем углу тепло!.. Я еще не проснулась, ничего не вижу, но ощущаю дуновение тепла… Дрожа от холода, с закрытыми глазами волоком тащу за собой плащ-палатку, автомат… — Софья? Соня!.. Ты? — спрашивает тот же голос. Открываю глаза. Вокруг железной печки сидят несколько офицеров. Около них светловолосая, худая женщина с погонами лейтенанта. Удивительно знакомое лицо. Кто это? Да это же Маруся Морозова! Редактор ярославской комсомольской областной газеты! Морозова бросается ко мне. Обнимаемся, целуемся. Около печки ее новые друзья из редакции дивизионной газеты, в которой она сейчас работает. Мы сидим, обнявшись у раскалившейся докрасна печки. Потом Маруся помогает мне зашить мой продырявленный (когда-то белый!) маскхалат. В три часа ночи команда «Поднимайсь!» Мы с Марусей на прощанье целуемся. Снова наш полк вытягивается в длинную ленту. Маруся машет мне рукой. Их дивизия отходит, а мы идем им на смену. — Прощай, Маруся! Все ближе и ближе передовая. Деревня Жеребичи. Пылают дома. Церковь и школа — единственно уцелевшие здания. Церковь переполнена ранеными и убитыми. На ледяном полу беспомощно лежат раненые, ожидая эвакуации. От школы до церкви — одна секунда, только перейти дорогу, но эта секунда может стоить жизни. Улица загромождена подбитыми, подожженными танками, повозками, орудиями. Везде туши убитых лошадей. Некоторые лошади еще живы, они стонут, как люди. Лошадиные глаза полны ужаса и боли. Командир роты Питайло до получения дальнейших распоряжений приводит роту в укрытие под школу, в подвал с картошкой. В дальнем углу сидит женщина с детьми. Вокруг здания бушует огонь. Немец бьет и бьет без передышки. Приземлились и сразу же погрузились в сон. А когда я проснулась, вижу: в подвале тесно и шумно. Сюда втиснулись радисты различных родов войск. Каждый кричит свои позывные, вызывает подразделение. Здесь же размещается и КП нашего полка. Полковник Мошкин около рации. Женщина с детьми совсем забилась в угол. — Товарищ старший лейтенант, как только прекратится огонь, мамашу с детьми сами лично эвакуируйте в тыл. Ясно? — приказывает полковник адъютанту. — Есть эвакуировать!.. Женщина заплакала. Из угла встала тоненькая девочка в длинном сером платье, повязанная по-старушечьи платком. — Дяденька!.. Куды ж ты нас гонишь с мамой? Не выгоняй нас! Девочка подошла к командиру полка и доверчиво к нему прижалась. Все замерли. Связисты прекратили работу. Полковник Мошкин, суровый и мрачный, чтобы скрыть свое волнение, почти закричал: — Ну, хорошо, мамаша, оставайтесь здесь! Да только как бы вам не пришлось потом раскаиваться! Вздох облегчения вырвался у всех. Заработали радисты, заговорили, зашумели сразу все. Через несколько минут рота