обдумал и обобщил Лондон самое важное и ценное из того, что было им собрано и прочувствовано за прежние годы. Но и судьба Мартина Идена обрисовалась для Лондона во всей своей непоправимости именно на «Снарке», на котором Лондон уплыл далеко не только от клеветников и газетных дельцов, поносивших его имя, но и от острых социальных противоречий американского общества. Прервалась и уже не возобновилась в прежних масштабах деятельность Лондона-лектора, рвались его живые связи с демократической аудиторией, которая так высоко оценила его; да и взгляд Лондона на политическую современность менялся.

Русская революция потерпела временное поражение. Американское рабочее движение переживало период застоя, Социалистическая партия не выходила на то лидирующее место в общественной жизни США, о котором мечтал для нее Лондон – член этой партии. Кстати, не дремали и те американские круги, которые хотели вернуть Лондона под свое влияние, оторвать его от социалистического движения. Утихла травля Лондона; к 1910 году определилось мировое признание писателя. Его уже было просто невыгодно травить: на нем можно было заработать, приручив его, доведя его до примирения с миром американских мещан, так беспощадно осужденных и высмеянных им в «Мартине Идене».

Вернувшись из плавания на «Снарке» (1909), Лондон увидел себя знаменитым писателем, которому льстили, с которым заигрывали. Незаметно и ловко пытался прибрать его к рукам газетный король Уильям Рэндолф Херст.

«Устричный пират», мальчик с джутовой фабрики вырос и стал известным писателем, самым модным американским прозаиком в Европе… Было от чего закружиться кудрявой голове Джека из Окленда!

Жизнь Лондона изменилась. Теперь он решил обосноваться на родной калифорнийской земле, выстроить ранчо – надежный приют для писателя, где он мог бы работать вдали от напряженной жизни большого города, и вместе с тем дом для всякого, кто захотел бы найти кров и помощь. Как часто во время своих голодных блужданий по Америке мечтал юный Лондон о таком открытом, радушном доме! Теперь он хотел быть его хозяином.

Впрочем, из этой благородной затеи получилось примерно то, что описано в «Маленькой хозяйке большого дома». В поселке, который вырос вокруг строившегося по планам Лондона главного здания усадьбы, вечно толпился всякий заезжий люд. Одних манила возможность повидать знаменитого писателя, других – перспектива пожить на даровщинку среди холмов и рощ Калифорнии в такой импозантной близости модного автора, третьих – пламенное гостеприимство Лондона.

Лондон продолжал писать много, но в его произведениях все чаще прорывались фальшивые ноты, появлялись мелкие и недостойные его темы. Это видно по романам «Лунная долина» (1913) и «Маленькая хозяйка большого дома» (1915).

Порою действительность, далекая от забав и развлечений, которым предавались посетители ранчо, напоминала о себе – и довольно резко. Лондона в семье в шутку звали «Волком»: он умел искусно подражать волчьему вою и делал это иногда для того, чтобы показать, что он сердится. Лондону нравилось это шутливое прозвище. Главный дом своей усадьбы он хотел назвать «Домом Волка» – своим логовом, где ему будет сладко провести жизнь, ставшую, наконец, оседлой. «Дом Волка» был задуман как дворец, на него шли дорогие сорта дерева, выписывались редкие строительные материалы, глыбы цветного гранита… И вот, когда «Дом Волка» был почти закончен и Лондон собирался отпраздновать свой въезд в него, кто-то ночью поджег здание, которое было как бы воплощенной мечтой писателя. Расследования ни к чему не привели; видимо, и сам писатель не очень настаивал на них. Он был прямо потрясен случившимся: кто и за что мог так отомстить ему? А может быть, он давно перестал быть своим человеком для тех, кто строил его дом и трудился для него? Так он и остался жить около сгоревшего «Дома Волка» в скромном небольшом домике.

Последние годы Лондона, внешне благополучные, приносившие ему все большую славу и деньги, были омрачены многими печальными событиями. Иначе и не назовешь, например, тот факт, что Джек Лондон, так резко высказывавшийся против империалистических войн и заявлявший в печати о своей солидарности с мексиканскими революционерами, в 1914 году принял предложение Херстовского газетного концерна о поездке в качестве военного корреспондента в Мексику, где американские империалисты, стремясь задушить революцию, ввязались в открытую интервенцию. Конечно, они прикрывали это очередное вмешательство в дела Мексики благородными разговорами о защите демократии. И Лондон – автор «Мексиканца»! – унизился до того, что описывал не без сочувствия пребывание американских интервентов в Мексике! Социалист Джек Лондон оправдывал преступления американского империализма в Мексике! Вполне понятно, что социалистическая пресса в США откликнулась на этот поступок Лондона оправданно резким осуждением позиции писателя. Статьи о Мексике – подлинное падение Лондона. А ведь в те же годы другой американец, Джон Рид, писал свои великолепные очерки о борьбе мексиканского народа против диктатуры помещиков и монополий!

В 1916 году связи Лондона с Социалистической партией, слабевшие с каждым годом, окончательно порвались. Лондон выступил с письмом, в котором объявил о своем выходе из партии и объяснил его причины. Причины эти были серьезными: Лондон с полным правом упрекал лидеров партии в оппортунизме, в сдаче пролетарских позиций партии. «Дорогие товарищи, – писал Лондон, – я ухожу из социалистической партии потому, что в ней отсутствует огонь и борьба. Потому что ее напряжение в классовой борьбе ослабло…

…Так как за последние годы все социалистическое движение в Соединенных Штатах стало миролюбивым и компромиссным, мое сознание отказывается санкционировать дальнейшее мое пребывание в партии. Отсюда мой выход». Конечно, это честные и верные слова. Но и сам Лондон, считавший себя писателем американского рабочего класса, к тому времени пошел на компромисс с теми, против кого боролись американские рабочие, с теми, кто теперь эксплуатировал их еще безжалостнее, чем это было в те годы, когда мальчик Джек Лондон простаивал по пятнадцати часов у станка, вышибая свои жалкие центы! В письме Лондона много правды, но еще больше отчуждения, которое росло и усиливалось в это время в писателе, хотя и доставляло ему самому немало страданий. Вероятно, в тяжком кризисе партии, к которой он причислял себя в течение многих лет, Лондон видел и свое собственное поражение, но боялся признаться себе в этом.

Лондона мучила тяжелая и трудноизлечимая болезнь, которую он привез из своих странствий по