горах не бываю?

— Не сердись, бойё^[2]. Ты шаманил, я — шаманка. Ночью Делаки′^[3] приходил, любить тебя велел. Соболь шибко смелый зверек. Приносить удачу тебе будет.

— Я-то хотел сватов засылать. А ты, на тебе — шаманка, — рассмеялся Василий.

— Пошто не веришь? Делаки сказал, я слушать его должна.

— Раз Делаки сказал, ничего не поделаешь. Давай вместе шаманить.

Тогда этой шуткой и закончился разговор.

Какой теперь стала Ятока? Прошло ведь несколько лет.

Впереди показались сосны, редкие, без подлеска, залитые светом. Отсюда и название родилось — Светлый бор. У его подножья синело озеро, а по берегам росли кусты черемухи, ольховника и тальника. Напротив бора, на другой стороне озера, прямо из воды поднялась серая скала. Это место и облюбовали эвенки для летней стоянки.

От бора донесся лай. Василий взял на поводок Малыша, чтобы его не искусали собаки, и вошел в сосняк. Среди деревьев полукругом расположилось десятка два чумов: одни обтянуты самодельной замшей, другие — берестой. Чуть в стороне, под густыми соснами, гольцом белел чум из парусины. «Чум Мотыкана», — подумал Василий. За ним стоял чум Урукчи — другого богача.

Женщины, ребятишки с любопытством рассматривали русского парня. Из берестяного чума вышел приземистый эвенк; На его черноволосой голове две косички. Увидев Василия, он заулыбался:

— Здравствуй, бойё.

— Кайнача, друг, здравствуй.

— Заходи, гостем будешь, — Кайнача отбросил полог. Василий привязал к сосне Малыша, поставил к дереву пальму′^[4], повесил на сучок ружье, понягу и вошел в чум. Посредине дымил костер. Возле него лежала вышарканная оленья шкура. Она служила Кайначе и ковриком для сидения, и постелью. По другую сторону костра висели штаны из ро′вдуги^[5] и такая же обувь. У входа стояли ружье и пальма.

— Худо живет пастух Мотыкана, — заметил Василий. Кайнача был только на год моложе Василия. Десятилетним пареньком остался он сиротой: отец погиб на охоте, мать умерла при родах. Тогда и взял его к себе Мотыкан. Вначале Кайнача прислуживал у него в чуме, а подрос — стал пастухом.

— Нету Мотыкана, — отозвался Кайнача, подбрасывая в костер мелко нарубленных сучков. — Духи к себе взяли. Зимой. В большие морозы.

— Молодцы. Все-таки догадались

— Пошто так говоришь, бойё, — на плоском лице Кайначи появился испуг.

— Он буржуй. А таким место теперь только на том свете. Кто же теперь ваш род возглавляет?

— Ятока, шаманка.

Василий с удивлением посмотрел на Кайначу.

— Она взаправду шаманка?

— Пошто не веришь? Кайнача никогда не врет.

— Черт с ней. Ты-то теперь что делаешь?

— Ятоке помогаю: чум ставлю, дрова рублю, оленей имаю — все делаю.

— Плюнь на все и давай к нам в деревню. Мы товарищество «Красный охотник» создали, совместно неводим, сено косим. Дом тебе построим, женим.

— Ятока не пустит. Кто ей помогать станет?

— Пусть чертей своих впрягает. Они от безделья, поди, зажирели.

— Не говори так, — испугался Кайнача. — Ятока все слышит.

— Совсем ты, паря, испортился. Стал как пустая баба. Надо мозги тебе ставить на место.

— Это потом будем. А сейчас давай чай пить.

Кайнача налил в деревянные чашки заварки из ча′ги^[6], достал из мешка твердую, как камень, лепешку.

— Мяса нет, бойё, — извинился Кайнача. — Кочевали много. Некогда промышлять было.

— Взял бы у Ятоки оленя. Куда ей целое стадо?

— Разве я плохой охотник? — обиделся Кайнача. — Зачем просить у Ятоки буду мяса? Пойду в лес. Сам спромышляю зверя.

— Он не привязанный. Я сегодня весь день проходил, только одного глухаря и видел.

— На другой день пойдешь, на третий, все равно добудешь.

— Это так. Приходи к нам в гости. Мама рада будет.

— На охоту схожу, приду. Мяса нету, совсем худая жизнь. Лепешку ем, голодный хожу.

В открытый полог Василию была видна часть стойбища. Маленькие дети возле чумов играли с собаками, из палочек и веточек городили балага′ны^[7], ребятишки побольше — бегали с луками, охотились на бурундуков. Женщины у костров готовили еду и выделывали шкуры.

На тропинке среди чумов появилась девушка в ярком цветном сарафане. Шла она быстро, легко. На смуглом с острым подбородком лице выделялись большие черные глаза. На груди, в такт шагам, покачивались две тонкие косы, и серебряные монеты в них позванивали. На ало′чах^[8] переливались узоры из разноцветного бисера.

Василий залюбовался. «Надо же богу такую красоту создать, — подумал он. — В лесу встретится, за сон примешь».

— Ковой-то ты там увидел? — спросил Кайнача.

— Девушку. Да ты только посмотри.

— Нравится?

— Первый раз в жизни такую вижу.

— Это же Ятока. Шаманка.

Ятока, чуть склонившись, приостановилась у входа. Косы метнулись вперед, звякнули монеты.

— Проходи, — пригласил Кайнача.

Ятока вошла, поздоровалась с Василием и села рядом.

— Пошто в мой чум не пришел?

— У меня друг есть, к нему зашел.

Василий с любопытством смотрел на Ятоку. Русские считали шаманов шарлатанами, а поэтому не любили их и в то же время побаивались — кто знает, могут порчу напустить.

До Ятоки в роде был шаман Амуктан. Василий его знал хорошо. Тщеславный и злопамятный старик. Люди одного его взгляда боялись. А тут перед ним сидела совсем еще девчонка, и это никак не вязалось с представлением о шаманах.

— А ты настоящая красавица, — улыбнулся Василий.

— Ты тоже совсем мужик стал. — Ятока коснулась волос Василия. — Мягкие, как мех соболя. Такой ты ходил ко мне во сне.

Ятока на секунду задумалась.

— Много ласкал. Шибко любил во сне. К себе звал. Я пришла. Люби меня.

Широкие брови Василия, сросшиеся на переносице, поднялись.

— Ты это серьезно, Ятока?

— Пошто пустые слова говорить буду. Мне отец много оленей оставил. Пять тысяч. Всех бери.

— Оленей, говоришь. А на что они мне? Они с голоду передохнут в деревне, где держать их буду? — перевел разговор на шутку Василий.

— Пускай дохнут. Будем охотиться. Только люби меня.

— Какой я тебе жених, — миролюбиво проговорил Василий. — У меня только и богатства, что чуб густой. Тебе нужен жених с достатком, как Урукча, чтоб ровня был.

— Зачем мне нужен старый Урукча? Я тебя люблю.

Ища защиту, Василий посмотрел на Кайначу. Тот молча сидел по другую сторону очага и курил трубку.

— Ятока, а если у меня девушка есть, тогда как быть?

— Мой будешь. Я — шаманка.

Василий усмехнулся.

— Пошто смеешься? — в упор посмотрела на него Ятока.

— Не сердись, Ятока, — Василий встал и сразу тесно стало в чуме. — Мне пора домой.

Он