бросили якорь в бухте Анхельмо, хозяин послал шлюпку за человеком на шхуне. Прежде всего незнакомца напоили черным кофе с агуардьенте^[1]. Все мы промокли до нитки, а на нем, как ни странно, одежда была почти сухой. Молчаливый и спокойный человек этот как-то загадочно улыбался.

— Я должен передать вас морскому управлению Пуэрто Монтт, — сказал ему Эрнандес.

— Я понимаю.

— Что там у вас случилось?

— Оборвались штуртросы^[2], руль отказал.

— А команда?

— Сошла в спасательную шлюпку.

— А вы?

— Я... Что я?

— А вы, значит, пожелали тонуть вместе с судном, как пишут в книгах...

— Нет... — Человек рассмеялся, но тут же умолк и после паузы, улыбнувшись своей прежней загадочной улыбкой, закончил: —Учуяв беду, они струсили, решили удрать.

— Чертовы дети, бросить судно и своего капитана!

— Они не бросали меня... Мне было противно на них смотреть, я велел им сесть в шлюпку и не беспокоиться обо мне. Они, правда, уговаривали меня, однако я ответил, что на судне мне спокойнее.

— Что у вас в трюме?

— Сухой лес.

— А... Лес. Не потонет! А вы откуда сами?

— Из Кемчи.

— И команда тоже?

— Ну что вы... Где там отыскать подобных храбрецов?

Он снова рассмеялся, и смех его был похож на глухой рокот подземной реки.

Спустя несколько дней шедший с юга катер наткнулся у берегов острова Уар на трупы матросов с «Марии-Анхелики». А шлюпка так и пропала — пустая шлюпка в море всегда найдет себе владельца.

Чокнутая с Ролечи

— А... это чокнутая с Ролечи, — сказал мне Эрменехильдо Барриа, который у нас на судне был и за боцмана и кока, и за палубного, поскольку понимал толк в любом деле, тогда как сам хозяин барки «Сирена», некий Андраде, торговец из Пуэрто Монтт, выходил в море, мало что смысля в мореплавании. Барриа — рослый и крепкий мужчина, с жесткими, топорщившимися, как щетка, усами, в которых порой, после обеда, застревала лапша, не то какие-либо иные остатки пищи, — хоть и был уже в возрасте, однако, если случалось запутаться в реях парусу, немедля взбирался наверх, ловко перехватывая руками и ногами мачту. Качало его разве только на суше, когда чересчур нагрузится яблочной чичи^[3]. Я служил тогда на консервной фабрике в Кальбуко, арендовавшей барку «Сирена» для транспортировки съедобных моллюсков, которых собирали и очищали от раковин обитатели Чилоэ и соседних островов.

Уже светало, когда мы подошли к Ролече, самому крупному из островов — подводных отрогов Анд, поднимающихся со дна океана у входа в залив Анкуд. Каменистый, усыпанный галькой берег острова здесь образует удобную бухту. Мы бросали якорь и как раз в этот момент заметили на берегу женщину, которая делала нам какие-то непонятные знаки рукой — она то ли звала нас, то ли хотела отогнать прочь, подальше от этого места.

— Чокнутая? — переспросил я.

— Вообще-то она в самом деле больная. Не из тех, что прихихикивают да заманивают к себе прохожих, — вмешался в разговор Андраде.

— Вообще-то она тихая, только изредка на нее находит... больше в полнолуние, говорят, — вернулся к прерванному разговору Барриа, когда мы с ним уже сидели в шлюпке и боцман греб к острову, где я должен был забрать для консервной фабрики очищенное мясо ракушек.

По мере того как мы приближались к берегу, фигура женщины вырисовывалась все отчетливей, хотя в своем вылинявшем на штормовых ветрах черном платье она казалась прибрежным камнем, откатившимся к самой кромке воды. Сидя на корточках, женщина собирала рукой в подоле платья что-то вроде белой гальки и как-то неловко, по-детски бросала ее в воду, отчего издали и казалось, что она не то кого-то зовет, не то с кем-то прощается. Скорее ее можно было принять за хозяйку, рассыпавшую корм цыплятам.

— Море, вишь, кормит... — проронил Барриа.

— Как? Разве это не галька?

— Нет, хлеб у нее накрошен, каждое утро она выходит на берег кормить мужа.

Я посчитал, что Барриа либо шутник, либо немного поэт, либо попросту не в своем уме...

— Состоит, значит, с морем в законном браке... — ответил я, подхватывая его шутку.

В темных плутоватых глазах Барриа заплясали лукавые огоньки, и он стал похож на ведьмака, как описывают их островитяне, но вот огоньки потухли, и голос боцмана прозвучал серьезно:

— Нет, друг, эта женщина потеряла рассудок после того, как ее муж погиб под водой. Он был водолазом, они вместе ходили в море и сынишку двенадцати лет брали с собой. В тот раз их шлюпка стояла у острова Нао, что посреди залива, — налетел шторм, и лодку чуть было не перевернуло. Парнишка в это время тащил из-за борта сетку с отцовским уловом, не удержался и угодил в воду. Мать бросила насос и кинулась спасать мальчонку, а муж и задохся на дне.

— А мальчик спасся?

— Нет, он тоже утонул. Не иначе как покарал ее господь за то, что нарушила закон водолазов. Она-то ведь его хорошо знала. Сама, бывало, спускалась на дно, а муж подавал ей воздух. Кроме нее я не встречал больше женщин-водолазов. Нарушила закон...

— Какой закон?

— Закон на море таков: «Помни о том, кто на дне». Об этом нельзя забывать, если водолаз под водой. Никогда, ни при каких обстоятельствах насос бросать нельзя.

Боцман Барриа обернулся, подыскивая удобное место для причала, и вместо обычной улыбки я увидел сурово сжатые губы и щетину усов — он греб теперь сильными, короткими рывками, будто весла, опускаясь в воду, опирались на что-то твердое.

Шлюпка пристала к берегу. Я пошел к женщине, чтобы разузнать у нее, где забрать улов, — а по правде говоря, слова старого матроса пробудили во мне любопытство, да и женщина вблизи казалась совсем другой. Мне очень захотелось познакомиться с нею.

Едва я приблизился, незнакомка быстро поднялась и деловито отряхнула подол. Это была женщина лет тридцати, высокая и стройная. Темные глаза ее влажно поблескивали на смуглом и худощавом лице.

— Эулалия Архель, к вашим услугам, — сказала она, протягивая мне руку.

— Роберто Кордова, ваш покорный слуга, — ответил я, добавив: — Вы не скажете, где я могу забрать очищенные ракушки?

— Да, конечно, — ответила женщина вполне рассудительно. — Только мы не успели очистить все. Не думали, что барка придет так скоро. Я сейчас оповещу соседей, чтоб разводили огонь. Передохните пока у меня.

Я последовал за нею, а Барриа, с силой налегая на весла, уже греб в сторону «Сирены».

Мы вошли в небольшой дом, крытый сосновой дранкой, почерневшей от непогоды и всяческих штормов, что пронеслись над этим жилищем, наложив мрачный отпечаток беды на весь облик его хозяйки, начиная от одежды и кончая отсутствующим взглядом черных глаз.

— А нельзя ли у вас здесь купить барашка и яблочной чичи? Сколько дней уже не было во рту мяса — одни ракушки... — обратился я к