содеянного, ни хотя бы угрызений совести.

Фильм, как на грех, назывался «Пираты XX века». Чекалин потом специально посмотрел его. Приключенческая, ничего общего с реальностью не имеющая картина, в каких-то эпизодах даже забавная, но в основе ее лежит, — тут Чекалин готов стоять до последнего, — гнилая, вредная, даже подлая идея — прославление суперменства: герой, под поощрительное улюлюканье юной публики, без страха и сомнений жестоко расправляется с полчищами своих врагов… Нет, Чекалин был далек от мысли, что искусство способно так вот, напрямую, воздействовать на зрителя. Но глупо и закрывать глаза на то, как склонны дети к подражанию полюбившимся героям. Раньше были «Тарзан», «Фантомас» — теперь вот пресловутые эти «Пираты»!

Но то дети, подростки. Кудрявцев же вполне взрослый, сложившийся, казалось бы, человек. Понять бы — что за зверь сидит в нем, откуда эта его бестрепетность в совершении самого тяжкого, что только может совершить человек? Неужели все дело только в инфантильности? Нет, едва ли все так просто. Весь ужас в том, что этот парень, в принципе не выродок, мог тихомирно прожить все свои отпущенные ему сто лет и не только не убить человека, но и вообще, может быть, ничего противоправного не совершить. Но вот — убил… Что это? Какое-то идиотское сцепление обстоятельств? То, что в старину называли роком? Если бы! Нет, неправда: все, что он натворил, вовсе не случайно для него. Счастливым случаем, скорее, было бы, если бы он — не сейчас, так когда-нибудь — не сделал этого. Человек, который не видит ничего такого в том, что носит с собою нож, — социально опасный человек, ибо, значит, он в любую минуту готов пустить в ход свое оружие. Не эта ли готовность — и есть самое страшное?..

Не в первый уж раз, но со все неубывающей горечью приходило на ум: что за черт, прежней, организованной преступности, с ее «паханами» и «ворами в законе», практически не стало, почти начисто повывели блатных, но ведь преступления все равно совершаются, и подонков разных еще хватает! Какова же ныне питательная почва преступности? Не сваливать же по привычке все на пережитки проклятого прошлого? Поди, своих собственных пережитков уже достаточно набралось… И чем больше он думал об этом, тем сильнее утверждался в мысли, что все дело… нет, не так: одной из причин, возможно, сильнейших причин этого, является бездумность, бездуховность людей — не только молодых, понятно, но и молодых тоже, даже в особенности молодых. Казалось бы, чего не хватает? Сыты, обуты, одеты, да не лишь бы как одеты — все в джинсы да в штруксы, мы, родители, тут «на высоте», в насущном себе откажем, только бы дите родное ублажить. Ну, разумеется, не все, не каждый, далеко не все, далеко не каждый, кто привык жить за родительской спиной, способен на зло! Но все-таки — не здесь ли почва, питательная среда, что ли, бездумности? Нет ничего вреднее, если все слишком легко достается…

Чекалин понимал, что, наверное, в чем-то неточен, проблема, конечно, шире, сложнее. Как, к примеру, оставить в стороне то, что порою мы склонны — не иначе, по доброте душевной — преувеличивать роль обстоятельств, внешних факторов в воспитании? То и дело слышим и говорим: виновата школа, виновата семья, улица, — кто там еще? А где же сам воспитуемый? Он что — сам не должен нести ответственность за себя, за свои поступки? Не должен вырабатывать в себе иммунитет от вредных влияний, способность без самодовольства, трезво оценивать себя «со стороны»?

Нет, размышляя обо всем этом, Чекалин ни на минуту не обольщался, он отчетливо сознавал, что не знает окончательных ответов на все больные эти вопросы, не владеет каким-то универсальными рецептами. Да, впрочем, подумалось ему вскользь, есть кто вообще, кому до конца ведомо все это? Но тем не менее он знал твердо и непреложно — не только нам, юристам, здесь работа, тут всем миром надобно навалиться. Только всем миром…

Как раз юристам, быть может, проще; во всяком случае, понятнее, что надлежит делать. Субъект да объект преступления, объективная да субъективная сторона — установили это, вот и весь состав преступления налицо, никаких, как говорится, проблем. Убийца, можно не сомневаться (тот же хоть Кудрявцев), понесет наказание по всей строгости закона. Нет спора, дело важное, необходимое. В этом, если угодно, единственный и бесспорный смысл и оправдание и работы моей и жизни. Но как донести до людей, максимально большого числа людей, главную и незыблемую истину — именно эту: только всем миром?..

…После трудного дня работы — подполковник милиции Чекалин пустынными ночными улицами возвращался домой. Назавтра, с самого раннего утра, предстояло множество неотложных дел. Изъять и оформить протоколом добровольную выдачу орудия убийства, да, это в первую очередь, раньше всего другого; снять все это на кинопленку. Далее — провести опознание преступника. Далее — зафиксировать на пленку показания Кудрявцева на месте происшествия (поэтапно, поскольку фиксированных точек, от порта до вокзала, наберется изрядно). Потом — идентификация отпечатков пальцев и следов обуви, папиросных окурков. Признание преступника еще не все, необходимы и все остальные доказательства. Обдумывая завтрашнее, Чекалин, сам того не сознавая, даже пальцы стал загибать для памяти, но рядом со всеми этими сугубо профессиональными соображениями, поверх всех необходимых деловых прикидок стояло главное для него сейчас — только всем миром…