Д.А. Быстролётов (Толстой) ПИР БЕССМЕРТНЫХ Книги о жестоком, трудном и великолепном времени

К 110-летию со дня рождения Дмитрия Александровича Быстролётова

На обложке: Д.А. Быстролётов. Африканская Нефертити (гуашь). 1932 год

В оформлении форзацев использованы:

1-й форзац: фотографии В.П. Абламского,

2-й форзац: фотографии из архива Т.Н. Барышниковой

Всё живое на земле боится смерти, и только один человек в состоянии сознательно победить этот страх. Перешагнув через страх смерти, идейный человек становится бессмертным, в этом его высшая и вечная награда.

Смертных на земле — миллиарды, они уходят без следа, для них опасности и тяготы жизни — проклятье, для нас — радость, гордость и торжество!

Борьба — это пир бессмертных.

Дмитрий Быстролётов (Толстой)

Книга седьмая. Молодость в клетке

Дети цветы жизни!

М. Горький

Предисловие

Желание написать рассказ о судьбах африканской и наших советских девочек возникло у меня по прибытии в Сиб-лаг, исправительно-трудовой лагерь, имевший целевое назначение — укреплять здоровье ослабевших и создавать благоприятные условия для малолетних, попадающих в заключение на короткие сроки за незначительные преступления. Такой рассказ был нужен для сравнения. Я полагал, что он даст пищу для полезных размышлений и выводов, и начал медленно отбирать материал сразу же после прибытия на Мариинский штабной лагпункт. Но детей за колючей проволокой там оказалось немного, и, главное, они недолго оставались в моём поле зрения — быстро уходили с этапами и их дальнейшие судьбы оставались мне неизвестными. Зато после перевода на первый лагпункт в Суслово это желание стало таким острым, таким непреодолимым, что через год я уже набросал первую часть — африканскую, оставив вторую, сибирскую, на потом — теперь вокруг меня жили сотни детей и подростов и их коротенькие судьбы как будто лежали у меня на ладони. Предстояло не спеша отобрать материал для советской части этой повести, чтобы не отклониться ни в сторону приукрашения лагерной действительности, ни в сторону вольного или невольного сгущения тёмных красок. Но беспокойная жизнь заключённого не дала возможности довести задуманное до конца — пока я писал о более важном, прошло несколько лет, и меня взяли в этап. Больше встречаться с лагерной молодежью мне не пришлось.

Сидя за рабочим столом во Всесоюзном научно-исследовательском институте медицинской информации много лет спустя, я вспомнил своё старое намерение, тем более что рукопись сохранилась. Поэтому из длинной вереницы воспоминаний, проходящих передо мною, я выбрал и урывками записал судьбы трёх девочек: девочкам в заключении жить труднее, чем мальчикам, они более ранимы и хрупки, а для девушек переходного возраста лагерная жизнь просто смертоносна — заключение, не успев уничтожить физически, прежде всего уродует их души. Однако кое-кто выживал и выходил из лагеря здоровым во всех отношениях. Я это тоже не забыл показать. Мои примеры хороши тем, что исходы трёх историй разные, а и то, что в них общее, читатель без труда увидит сам.

«Позвольте, — скажут некоторые, — что общего между Африкой и Сибирью, и не хотите ли вы поставить знак равенства между колониализмом и Советской властью?»

Ответ прост: в основу повествования положена тема подавления человеческой свободы и протест против угнетения человека человеком. Эти идеи внутренне объединяют четыре рассказа. Но я не настолько глуп, чтобы поставить знак равенства между Советским Союзом и Конго. Более того, я не приравниваю положение негров в Конго тридцать пятого года к положению советских заключённых в эпоху вопиющих нарушений законности при Сталине. Причины и условия возникновения внешне схожих явлений слишком различны. Я просто хочу показать, что насилие — прочный метод управления и что всегда и везде дети страдают от него больше и прежде других.

Поэтому-то пестрота этих сюжетов только кажущаяся: круг затронутых вопросов — моральных, социальных и политических — настолько велик, что в него свободно вмещаются и пальмы, и берёзки.

Глава 1. Люонга и Аленка

Люонга

По профессии я — помимо прочего — ещё и художник, неоднократно бывал за границей и недурно говорю по-французски, а поэтому совершенно естественно, что именно ко мне правление Московского отделения Союза Советских Художников осенью тридцать седьмого года обратилось с просьбой показать Москву и советскую жизнь известному западному живописцу, проверенному другу нашей страны, приехавшему сюда по особому приглашению. На третий день довольно утомительных прогулок по городу к вечеру я доставил нашего друга в гостиницу и уже хотел откланяться, как вдруг он усадил меня в кресло, сел напротив, закурил сигару и сказал:

— Вы помните, с какой гордостью вчера школьники показывали альбом, посвящённый борьбе колониальных народов за свободу? В нём были собраны тщательно вырезанные из газет и журналов фотографии: из каждой глядела отвратительная морда высокого и сильного двуногого зверя с винтовкой в руке, а позади валялись убитые туземцы и пылали их хижины. Создаётся впечатление, что каждый угнетатель обязательно силён и высок, а угнетение имеет только одну форму — физическую. Это — опаснейшая ошибка, так думать — значит ничего не понимать. Сегодня на заводе в разговоре с рабочими я обнаружил такое же упрощённое представление — они тоже ненавидят империалистов, но мало думали о колониализме как о системе не только физического, простого и грубого, но и нравственного, очень тонкого и потому наиболее отвратительного угнетения человека человеком.

Гость задумался и некоторое время курил молча. Потом вздохнул и заговорил снова:

— Три года назад мне самому довелось побывать во Французском Конго: я выпорхнул туда из Парижа в поисках ярких и свежих сюжетов. И совершил там, мой друг, большую подлость… Да, да, не удивляйтесь, именно подлость! Вы не спешите домой? Нет? И прекрасно: сейчас я расскажу вам историю моего преступления, а вы делайте себе заметки, чтобы потом не перепутать трудные имена и необычные бытовые подробности. Когда я уеду, обработайте эту запись и дайте в печать, конечно, не называя моей фамилии: она не нужна потому, что эта история типична. Я здесь не причем. Пусть советские люди посмотрят на