Иван Шамякин Глубокое течение

ЧАСТЬ I

I

Переправившись через Днепр, Татьяна облегченно вздохнула. Теперь она почувствовала себя дома. Она первая выпрыгнула из лодки на берег и быстро пошла, боясь оглянуться назад, на пройденный ею четырехсоткилометровый путь — путь нечеловеческих мук и смертельных опасностей. Ей даже не верилось, что она, одинокая, беспомощная девушка, прошла этот путь. Татьяна начала его на второй день войны, когда фронт был еще позади. А теперь он опередил ее и был где-то далеко на востоке, где — она не знала.

Татьяна шла больше двух месяцев. И сколько раз была на волосок от смерти! Сколько бомб разорвалось вокруг нее! На ее глазах немцы расстреливали из пулеметов и автоматов женщин, детей, стариков. Сотни людей погибли под немецкими бомбами. Сама она просидела две недели в немецкой комендатуре в Калинковичах. И все-таки ей посчастливилось, как немногим из тех ее спутников, кто, как и она, уходил от войны. Осталось всего двадцать километров — и она дома! Тут уже каждая деревня, каждый поворот дороги были знакомы ей — она много раз проходила по этим местам в те времена, когда училась в городе.

Вместе с Татьяной переправились через Днепр два подростка и три женщины, две из них были с грудными детьми. Все они — такие же беженцы, как и она. Но никто из попутчиков не спросил Татьяну — кто она, и она не поинтересовалась — кто они. Даже не узнали друг у друга, кому куда идти.

Дорога шла лесом. Лес был молодой, густой, преимущественно — березняк и осинник. Только кое-где над молодыми деревьями подымали свои широкие могучие вершины старые великаны-дубы или стремительно взлетали ввысь, будто хотели коснуться солнца, прямые, как струны, сосны. День был солнечный, жаркий. Лес стоял молчаливый, понуро-задумчивый. И в этой тишине, среди спокойных деревьев, очень хотелось забыть, что где-то лютует война, что она проходила и здесь и вот в это короткое мгновение, может быть, гибнут тысячи людей. И Татьяна старалась отогнать мысли о войне. «Вот на том повороте мы отдыхали с Лизой, когда нас догнали Женька и учитель Кандыба… Когда это было? Два года… А где сейчас Лиза? Вернулась ли она домой? Вот если бы с ней встретиться», — вспоминала былое и мечтала она.

Внезапно мирную тишину леса разорвали короткие выстрелы. Беженцы вздрогнули, насторожились. Стреляли в стороне от дороги, в березовой чаще. Испуганно поглядывая в ту сторону, люди зашагали быстрей. В последнее время Татьяна уже не обращала особенного внимания на одиночные выстрелы. Но теперь, когда до дому оставалось только несколько километров, испугалась и она.

— Смотрите, — прошептал один из подростков.

Все повернулись туда, откуда прозвучали выстрелы, и увидели молодую женщину, еврейку. Она бежала, прижимая к груди ребенка. Ее длинные черные косы были распущены, волосы спутались, в них застряли листья, хвойные иглы, паутина. В глазах женщины был ужас, синяя кофточка ее была разорвана в нескольких местах, ноги — в крови. Добежав до беженцев, она упала на колени и протянула ребенка.

— Люди добрые! Дорогие мои!.. Спасите ребенка!.. Возьмите моего сына. Они гонятся за нами… Они уже убили мою мать… убьют и его… Спасите, родненькие!..

— Беги, дочка, беги, — зашептала старуха-беженка, крестя женщину. — Бог с тобой… Он поможет… Они не догонят тебя. Беги… в чащобу, в кустарник;..

— Ой, нет!.. Нет… Они найдут, они догонят нас… Вот… Слышите их голоса? Спасите! — Женщина задрожала и рванулась к людям.

Много страшного видела Татьяна за дорогу, но эта охота за женщиной с грудным ребенком потрясла ее. Она посмотрела в глаза несчастной матери и протянула руки.

— Давайте…

— Родная моя! Будь матерью ему. — Женщина схватила руку Татьяны и поцеловала. — Отец его Борис Каганский… Может, вернется… — Она не кончила и, дико оглянувшись, быстро пошла назад по дороге.

Она шла ровным шагом, зорко всматриваясь в лес. Люди, онемев, смотрели ей вслед.

Когда она скрылась за поворотом дороги, беженцы заторопились.

— Пойдем, — позвала старуха. — Скорей отсюда!..

Они двинулись дальше.

Татьяна осторожно несла ребенка, вглядываясь в его личико.

— На, заверни его, — сказала одна из женщин и, вытащив из корзинки простыню, подала ее Татьяне.

Снова там, позади, раздались выстрелы. Люди испуганно оглянулись. Старуха перекрестилась.

— Господи, спаси ее, несчастную, и нас, грешных.

Через минуту из-за поворота выскочили пять мотоциклистов. Они затормозили машины и один из немцев подбежал к людям.

— Вэр стреляйт дорт? — крикнул он.

Старуха поняла его вопрос и ответила:

— А то солдатики ваши забавляются. Охотятся… на людей.

— Ох, забавляйт! Охотяйт! Ошень гут! — засмеялся немец, но тут же нахмурился. — О, о! Ты хитрый, русиш фрау! Документ!

Они вынули документы. Забирая их, немец хотел сдернуть простыню и взглянуть на ребенка. Татьяна смело отвела его руку и спокойно сказала:

— Ребенок болен брюшным тифом.

— А, тифус? — немец отдернул руку, будто ожегся, и даже не взял документов Татьяны. Остальные он сунул в карман и вскочил на мотоцикл, со смехом махнув рукой:

— Пашоль!

То, что он забрал эти никому теперь не нужные бумажки, никого не взволновало. Наоборот, все вздохнули с облегчением, почувствовав, что главная опасность миновала: те, которые стреляют там, позади, не погонятся за ними. Женщины повернулись к Татьяне, в глазах их светилось восхищение девушкой.

— Смелая ты, девка, — сказала старуха. — Что же ты будешь делать с ним?

— Воспитывать… как сына своего…

— Помоги тебе боже в этом добром деле.

Вскоре дороги их разошлись. Женщины пошли дальше по шоссе, а Татьяна свернула на лесной проселок. До родной деревни оставалось всего несколько километров, и Татьяна не чувствовала уже ни усталости, ни боли в ногах. И думала она уже не о себе, а об этом маленьком человечке, которого осторожно и неумело прижимала к своей упругой девичьей груди. «Ну, вот я и мать, — подумала Татьяна и усмехнулась: — Мать! Сама еще девчонка… Нет, нет… Это мой ребенок, родной. Я должна убедить в этом всех… Пусть никто не знает, пока наши не вернутся. Я год не была дома, и это мой сын. Мой…»

Она боязливо оглянулась, будто опасалась, что кто-нибудь подслушает ее мысли.

«А как его зовут? — спохватилась она через несколько минут. Несчастная мать даже забыла сказать его имя. — Какое же дать ему имя?»

Она долго шептала разные имена, но все они почему-то ей не нравились. Уже, казалось, и имен-то русских больше не оставалось… Потом, как-то