- 1
- 2
- 3
- 4
- 5
- . . .
- последняя (84) »
ушла за ним.
Семнадцатый год шел тогда Стаханову-младшему. Ольга была на год старше, а младшей сестричке Полинке едва на одиннадцатый повернуло. Вместе думали-гадали они, как из беды выйти: ни копейки же денег, ни фунта муки, ни мерки картошки у них не было, и поле гуляло несеяным-непаханым: что в нем проку было без коня. Как ни вертели, а выходило, что снова надо ему, Алексею, внаймы идти к какому-нибудь богатею. А тут как раз мельник Сырое до в искал себе работника.
«Все же при муке буду, — рассуждал Алеша. — Гляди-ка, и перепадет иной раз хоть на затируху девчатам, а сам я у хозяина кормиться буду. К тому же он и деньгами обещает платить по три целковых в месяц. Если их не тратить, за пару лет и на коня накопить можно».
Ради коня и нанялся Алексей к мельнику. Таскал на себе мешки с зерном да мукой, двигатель смазывал, ниву хозяйскую пахал, бороновал, засевал, хлеб косил, копнил, молотил, за скотиной ухаживал, двор убирал, самогонку варил и еще десяток работ выполнял. Сыроедову нравился этот стожильный работящий хлопец. Казалось, при самом рождении кто-то вставил в него и на всю жизнь завел невидимую пружину, которая не позволяла ему ни минуты посидеть без движения, без дела.
Прошло два года. С трудом удалось Алексею придержать полтора червонца, которые, завернув в тряпицу, парень бережно хранил под сенником в чулане.
Предметом особой заботы Алексея были лошади. Особенно привязался он к гнедому красавцу Валуну. Это не ускользнуло от внимания хитрого мельника.
— Нешто полюбился мерин? — спросил он как-то. — Деньжатки, слыхал, копишь?
— Кой там… — смутился Алексей. — Считать нечего.
— А все-таки сколько собрал? — заглядывал ему в глаза прицепистый кулак.
— Пятнадцать рубчиков.
Хозяин разочарованно махнул рукой и, потеряв интерес к работнику, пошел было прочь, и вдруг остановился:
— А знаешь что, паря? Тащи свои сбережения, да еще годик поработай у меня без оплаты — и Валун твой.
Алексей был на десятом небе. Не ходил он после того — летал по подворью хозяина. Даже многопудовые кули с зерном таскал вподбежку…
И вот когда до условного срока оставалось меньше двух недель, когда Алешка приготовил уже для Валуна давно пустовавшую конюшенку, ранним утром мельник с бранью ворвался в чулан:
— Алешка! Стервец! — ткнул его носком сапога под бок. — Сказывай, шельмуга, где Валун и Галка?
Галку, тонконогую вороную кобылицу, Стаханов обожал не меньше чем Валуна.
— Не знаю, хозяин, ей-богу, не знаю…
— Не говоришь мне — скажешь другим!
Милиционер приехал к обеду. Валуна и Галку нашли за речушкой Малой Чернавой. Они были привязаны к ольхе. Алексей понял неуклюжую хитрость Сыроедова, побежал в комбед за помощью. Председатель Тетерев, давно друживший с мельником, с деланным участием положил руку на поникшее плечо парня и сказал:
— Уходи ты, дружище, от него по добру, пока он не упек тебя в тюрьму.
И приехал тогда Алексей в Донбасс. Поступил тормозным на шахту «Центральная-Ирмино» под Кадиевкой[1], а вскоре (жила в нем прирожденная любовь к лошадям) стал он лучшим коногоном на шахте.
Потом отбойные молотки пришли на шахту. Техника! Не то что обушок. Да и лошадей стали постепенно «выдавать» на-гора́: их сменяли электровозы. И потянуло Стаханова в забойщики. Закончил курсы, изучил отбойный молоток. И вот теперь ответственное задание…
Нельзя, конечно, сказать, что Алексей шел на ту смену, которой суждено было перевернуть, изменить всю его жизнь, всколыхнуть и потрясти страну, так же спокойно, как ходил на обычные смены. Ждал он ее, несколько раз бегал на шахту, чтобы встретиться со своими крепильщиками Тихоном и Гаврилой, промыть бензином и смазать отбойный молоток… Алексей был уверен: выдюжит. Потому и не увидел никто его волнения, когда шел он на решающую смену. Разве что был забойщик в этот час молчаливее, сосредоточеннее обычного. Петров и Машуров тоже отправились в шахту. Они, конечно, не будут вмешиваться в работу шахтеров, тем более давать им какие-либо «руководящие указания», но в такие часы обязательно должны быть рядом с ними. А как же иначе. Вместе с парторгом и начальником участка спустился под землю редактор шахтерской многотиражки «Штурмовка», организатор комсомолии в поселке Ирмино в двадцатом году Павел Михайлов, давно уже, разумеется, коммунист, энергичный и умный газетчик. Посвятил его в дерзкий замысел Константин Григорьевич: «Надо же будет срочно описать и обнародовать это небывалое событие». В одиннадцать вечера началась смена. Петров особенно уважительно посмотрел на Стаханова: — Ну, Алеша, поехали. По забою раскатился непрерывный гулкий рокот молотка. Отбитый уголь зашуршал в черную бездну крутопадающей лавы. Более ста метров лететь ему до накопителя перед люком, откуда его выпустят в вагонетки и повезут к стволу. Прошло немногим более получаса — и первый десятиметровый уступ остался позади. Точно так, как Стаханов и рассчитывал. Он опустил молоток к ногам, размазал жестким рукавом куртки пот по лицу и лишь теперь осмотрелся. Петров светил ему своей «надзоркой», Машуров подсвечивал крепильщикам, а Михайлов, сгорбившись у одной из стоек, писал на коленях свой первый репортаж из забоя. — Тринадцать тонн есть!.. — торжественно произнес парторг. — Почти две нормы! — Ты, Алеша, смотри, чтобы силы хватило до конца, — беспокоился Машуров. — Не бойтесь, — улыбнулся Стаханов. — Я хотя и не ладно скроен, зато крепко сшит. К тому ж, задор силы не спрашивает. Не теряя ни минуты он спустился в нижний уступ и, сняв куртку, стал зарубывать новый «куток». Через несколько минут отбойный молоток его снова строчил ровно и почти непрерывно. Умолкнет его густая очередь на несколько секунд, пока цепкие руки забойщика не направят пику в новую пачку, и опять гул разносится по лаве. Лицо Стаханова становилось все чернее от угольной пыли, а зубы оттого, казалось, блестели все ослепительнее. Петров не сводил с забойщика глаз, улавливая каждое его движение, усилие, поворот головы, плечей, даже то, как он час от часу сдувал выпяченными губами свисающие с кончика носа капли пота. Порой Косте даже чудилось, будто его самого уже нет, будто весь он душой и телом слился, сросся с этим сильным, неуклюжим, широкоплечим забойщиком. Там, наверху, за полукилометровым слоем невообразимо тяжеленной земли, светит полная луна, заглядывая в окна домов, где уже спят шахтеры и их семьи. Петров снова смотрит на Алексея. Хватит ли ему духу до конца смены? Хотя он
Нельзя, конечно, сказать, что Алексей шел на ту смену, которой суждено было перевернуть, изменить всю его жизнь, всколыхнуть и потрясти страну, так же спокойно, как ходил на обычные смены. Ждал он ее, несколько раз бегал на шахту, чтобы встретиться со своими крепильщиками Тихоном и Гаврилой, промыть бензином и смазать отбойный молоток… Алексей был уверен: выдюжит. Потому и не увидел никто его волнения, когда шел он на решающую смену. Разве что был забойщик в этот час молчаливее, сосредоточеннее обычного. Петров и Машуров тоже отправились в шахту. Они, конечно, не будут вмешиваться в работу шахтеров, тем более давать им какие-либо «руководящие указания», но в такие часы обязательно должны быть рядом с ними. А как же иначе. Вместе с парторгом и начальником участка спустился под землю редактор шахтерской многотиражки «Штурмовка», организатор комсомолии в поселке Ирмино в двадцатом году Павел Михайлов, давно уже, разумеется, коммунист, энергичный и умный газетчик. Посвятил его в дерзкий замысел Константин Григорьевич: «Надо же будет срочно описать и обнародовать это небывалое событие». В одиннадцать вечера началась смена. Петров особенно уважительно посмотрел на Стаханова: — Ну, Алеша, поехали. По забою раскатился непрерывный гулкий рокот молотка. Отбитый уголь зашуршал в черную бездну крутопадающей лавы. Более ста метров лететь ему до накопителя перед люком, откуда его выпустят в вагонетки и повезут к стволу. Прошло немногим более получаса — и первый десятиметровый уступ остался позади. Точно так, как Стаханов и рассчитывал. Он опустил молоток к ногам, размазал жестким рукавом куртки пот по лицу и лишь теперь осмотрелся. Петров светил ему своей «надзоркой», Машуров подсвечивал крепильщикам, а Михайлов, сгорбившись у одной из стоек, писал на коленях свой первый репортаж из забоя. — Тринадцать тонн есть!.. — торжественно произнес парторг. — Почти две нормы! — Ты, Алеша, смотри, чтобы силы хватило до конца, — беспокоился Машуров. — Не бойтесь, — улыбнулся Стаханов. — Я хотя и не ладно скроен, зато крепко сшит. К тому ж, задор силы не спрашивает. Не теряя ни минуты он спустился в нижний уступ и, сняв куртку, стал зарубывать новый «куток». Через несколько минут отбойный молоток его снова строчил ровно и почти непрерывно. Умолкнет его густая очередь на несколько секунд, пока цепкие руки забойщика не направят пику в новую пачку, и опять гул разносится по лаве. Лицо Стаханова становилось все чернее от угольной пыли, а зубы оттого, казалось, блестели все ослепительнее. Петров не сводил с забойщика глаз, улавливая каждое его движение, усилие, поворот головы, плечей, даже то, как он час от часу сдувал выпяченными губами свисающие с кончика носа капли пота. Порой Косте даже чудилось, будто его самого уже нет, будто весь он душой и телом слился, сросся с этим сильным, неуклюжим, широкоплечим забойщиком. Там, наверху, за полукилометровым слоем невообразимо тяжеленной земли, светит полная луна, заглядывая в окна домов, где уже спят шахтеры и их семьи. Петров снова смотрит на Алексея. Хватит ли ему духу до конца смены? Хотя он
- 1
- 2
- 3
- 4
- 5
- . . .
- последняя (84) »