ничего не скрывают от него. В юношеском возрасте они относятся к нему, как к другу, и в письмах своих беседуют с ним совершенно откровенно на разные темы, их волнующие. Старший сын Михаил Михайлович даже пересылает ему для одобрения образцы своих юношеских литературных упражнений, и это именно дружеское отношение к отцу, а не какое-либо неприязненное или даже просто официальное проглядывает и в письмах старших братьев между собою (см. письмо Ф. М. к брату Мих. Мих. от 31 октября 1838 г. в изд. «Достоевский. Письма», т. I, стр. 52 и от 16 августа 1839 г., т. II, стр. 549).

Андрей Михайлович, хорошо помнивший отца и любивший его горячо, протестует против той характеристики, которую дал ему О. Ф. Миллер в составленной им биографии Федора Михайловича, где отец назван угрюмым, нервным, подозрительным без всяких оснований, а лишь по свидетельству каких-то родственников, как говорит Андрей Михайлович (см. стр. 94).

Сам Федор Михайлович от себя лично нигде не говорит о своих тяжелых детских годах, а в «Воспоминаниях Анны Григорьевны» отмечено, что Федор Мих. в беседах с нею охотно вспоминал о счастливом безмятежном детстве (см. «Воспом. А. Гр.» Госизд., стр. 56).

Как Федор Мих. уважал своего отца, видно из рассказа Андрея Михайловича (см. стр. 94) и из письма к нему же Ф-ра Мих.

Не могло бы этого ничего быть, если бы отец действительно обладал такими отрицательными свойствами, какие ему без всяких фактических оснований приписываются.

Покойная дочь писателя, Любовь Федоровна, в своей известной книге об отце много погрешила против истины, изобразив своего деда каким-то исчадием рода человеческого. Она такой характеристики от своего отца не слыхала и не могла слышать уже по той простой причине, что, когда Федор Мих. скончался, ей было всего лишь 11 лет и едва ли Фед. Мих. мог рассказывать ребенку о таких ужасах об ее деде, которых на самом деле и не было.

Здесь кстати заметить, что вообще более чем странная книга Любови Федоровны могла бы быть приемлема только в тех страницах, где автор передает свои личные детские воспоминания о Федоре Михайловиче, но, к сожалению, ее сочиненными показаниями (по всем вероятиям, искаженными рассказами матери) часто пользуются как фактическим материалом для характеристики Федора Михайловича.

Михаила Андреевича, отца Достоевских, называют болезненно скупым и, приводя фразу из письма Федора Мих. к нему: «Уважая Вашу нужду, не буду пить чаю», обвиняют его в том, что он, по своей скупости, заставляет сына голодать.

Федор Мих. в письме от 10 мая 1839 г. подробно излагает свои лагерные нужды и просит отца выслать ему 25 руб. В ответ на это (см. стр. 88) отец посылает ему 35 р. и припоминает, что немного раньше, на его просьбу о 10 р., он послал ему 75 р., думая, что этого на первое время будет достаточно. Едва ли скупой человек мог бы так таровато отзываться на материальные нужды сына, а отцу приходилось еще помогать и старшему сын в Ревеле. Нет никаких оснований не верить отцу, что он не может высылать больше при тех крайне стеснительных обстоятельствах жизни, в которых он сам находился (см. письмо отца, стр. 88). Все жалобы Федора Мих. на недостаток в деньгах надо относить не к скупости отца, а к его собственному юношескому ложному стыду показаться беднее товарищей. В этом и сам Федор Михайлович проговаривается: «Волей или неволей, а я должен сообразоваться вполне с уставами моего теперешнего общества. К чему же делать исключение собою? Подобные исключения подвергают иногда ужасным неприятностям» (письмо от 10 мая 1839 г. Долинин. «Достоевский. Письма», т. I, стр. 52).

Настоящей, действительной нужды во время лагерной жизни у Федора Мих. не было, так как все необходимое отпускалось из казны и многие юноши жили в лагере на гораздо меньшие средства, чем Федор Мих. На этом обстоятельстве особенно настаивает П. П. Семенов Тян-Шанский, говоря в своих воспоминаниях о Федоре Михайловиче (см. его «Детство и юность», Птгр., 1917, стр. 203, а вообще о нуждаемости Фед. Мих. в деньгах см. письмо докт. Яновского в сборнике Долинина «Достоевский», т. II, стр. 393).

Михаилу Андреевичу приписывают какую-то необычайную жестокость. На это также нет никаких доказательств, но так как такое мнение существует, то надо во что бы то ни стало найти ему подкрепление. И вот что из этого происходит.

В семье Достоевских была няня, всеми любимая и уважаемая Алена Фроловна, умершая в глубокой старости (см. стр. 108). Она была очень полна и грузна, и Михаил Андр. часто сам «отворял ей кровь», после чего ей всегда становилось легче, и она говорила, что от этой операции она вся «исчезает». Над ее полнотой и «исчезанием» добродушно подтрунивала вся семья. Ее между собою в шутку называли 45-пудовой гирей, «45-пудовая гиря свидетельствует тебе свое почтение, — пишет Марья Федоровна из деревни Михаилу Андреевичу, — детям поручает сказать то же, прибавляя, что она исчезает. У ней кашель, а она думает, что это чахотка» (см. стр. 91). Мих. Андр. в ответном письме благодарит няню за память и не без юмора в виде остроумной шутки выражает свое удовольствие, что у нее «чахотка», так как от этого обстоятельства груза в ней убавится и перевозить ее из деревни в Москву будет легче, хотя еще и останется: «42 пуда. Страшно сказать!» (Из переписки, хранящейся в Истор. музее в Москве. Письмо от 9 мая 1835 г.)

Этот добродушный комический эпизод в быту семьи Достоевских получает следующее освещение у Л. Гроссмана («Путь Достоевского». Лгрд., 1924 г, стр. 22).

«Предания о его (т. е. отца) жестокости подтверждаются одним поистине потрясающим штрихом его переписки. В семье Достоевских долгие годы жила нянюшка Алена Фроловна, предложившая однажды в трудную минуту своим господам все свои сбережения. На службе у Достоевских эта кроткая женщина заболела чахоткой. В письмах к матери четырнадцатилетний Федор Мих. с чувством живейшей боли говорит о страданиях нянюшки: „Жалко Алену Фроловну, она так страдает, бедная, скоро вся исчезнет от чахотки, которая к ней пристала…“ И вот отец семейства, в придачу врач и культурный человек, пишет по этому поводу жене в деревню: „Няньку поблагодари за память, очень жаль, что у ней чахотка, но из этого я усматриваю немаловажную пользу, ибо до поездки в Москву весу у ней убавится до 3 пудов…“»

Из немногочисленных дошедших до нас писем Михаила Андреевича и его жены нельзя усмотреть признаков какой-либо особой мрачности, болезненной скупости или жестокости его характера. Напротив, в них скорей видны свойства как раз противоположные этим отрицательным, ему приписываемым качествам. Так, например, судя по письмам, он первый всегда волнуется тем, что кто-нибудь из близких нуждается в деньгах; когда надо получать деньги с