темная, распростертая на сияющей белизне льда тень.
Он судорожно заскреб по камням носками ботинок, стараясь откинуться подальше назад, на более надежный гребень горы. В конце концов нащупал не слишком надежный упор, оттолкнулся и упал боком на сравнительно безопасную узенькую тропинку. Отдышавшись и уняв дрожь в теле, он встал и продолжил путь по наклонному гребню горы.
Когда основная толща тумана их миновала и обосновалась теперь над ледником, стало ясно, что они очутились на другой стороне гребня, даже не заметив, что пересекли его.
Теперь Хольнер мог видеть Нильссона, с видимым трудом поднимавшегося к так называемой ложной вершине, где они сделали кратковременный привал. Настоящей вершины, скрытой за ней, не было видно, но теперь до нее оставалась всего лишь какая-то сотня футов подъема.
Туман поредел, по все еще был достаточно плотным и скрывал окружающие горы. Иногда, когда он рассеивался, можно было разглядеть отдельные склоны, пятна озер, но не более того.
Хольнер взглянул на друга, красивое лицо которого хранило упрямое выражение. Ладонь сильно кровоточила.
— У тебя все в порядке? — Хольнер кивнул на окровавленную руку.
— Да!
Было ясно, что Нильссона не просто вывести из его теперешнего состояния.
Туман просочился сквозь тонкую куртку, и стал пробирать холод. Ладони были ободраны и исцарапаны, ныли ссадины на теле, но Хольнер словно этого ничего не замечал. Он дождался, когда Нильссон первым снимется с места, и заставил себя последовать за ним, начиная последний этап восхождения.
К тому времени, когда он достиг бесснежной вершины, воздух очистился, туман исчез, и на ясном небе вновь засияло солнце.
Он бросился наземь рядом с Нильссоном, разглядывающим свою карту, и, тяжело дыша, неуклюже распростершись на камне, огляделся по сторонам.
Он был потрясен — но не столько этим величественным видом, лишившим его способности говорить и думать, а скорее ощущением застывшего времени, словно движение планеты в космосе прекратилось. Он чувствовал себя окаменевшей статуей, бездумно поглощающей действительность. Словно поглощал саму вечность.
Почему погибшее человечество до этого не дошло? Всего-то надо было — просто существовать, а не доказывать, что ты существуешь, что и так очевидно.
Это стало очевидно и для него, как только он совершил подъем на эту гору. И это стало ему наградой. Ни особого дара ясновидения, ни ощущения какого-то экстаза — ничего не было, но в то же самое время он дал сам себе неизмеримо больше: безграничный покой бытия…
Тишину нарушил резкий, раздраженный голос Нильссона:
— Готов поклясться, она должна была подняться сюда. Может, мы опоздали, и она уже спустилась вниз?
Теперь Хольнер вспомнил о том, что видел мельком на леднике.
— Я что-то там видел, — сказал он. — На леднике. Кажется, человеческую фигуру.
— Что?! Почему же ты ничего не сказал?
— Тогда я этого не понял.
— Она была жива? Подумай, как это важно — если она жива, мы сможем опять возродить человечество. Что с тобой, Хольнер? Чокнулся, что ли? Она была жива?
— Возможно… я не знаю.
— Не знаешь! — Нильссон недоверчиво фыркнул и повернул назад.
Хольнер бесстрастно отметил, что тот наверняка убьется, если будет вести себя так опрометчиво.
Потом он отвернулся и сосредоточился на созерцании далеких озер и деревьев внизу.
Он лежал на вершине горы, неподвижно, почти не моргая, упиваясь окружающим видом и ощущением собственной с горой неразрывности. Казалось, он стал просто ее частью.
Через некоторое время жуткий вопль потряс пространство, но тут же стих, поглощенный вечной тишиной.
Хольнер его не услышал.
