Отечественной войны. Полыхавшая на далеких границах, она захватывала воображение подростка. Он не отходил от репродуктора, жадно слушал все, что говорили о войне, в газетах и журналах прочитывал все, что писалось о боевых действиях, и книги читал только про войну.

    Трудное и героическое это было время. В город уже к осени начали прибывать эшелоны с оборудованием демонтированных заводов, вывезенных из зоны боевых действий. На пустырях сначала ставили машины и станки, а потом вокруг них быстро вырастали стены корпусов. Василий видел, как под открытым небом работали у станков люди - в дождь, на морозе. С невероятной быстротой строились заводы.

    Теперь любимыми героями были не Спартак, Овод и Гарибальди, а Гастелло и Зоя Космодемьянская. Хотелось повторить их подвиг. Мальчишки мечтали по пасть на фронт и обязательно отличиться в бою. Им мало было того, что они трудились на субботниках и воскресниках, собирали по дворам железный лом. Все это казалось будничным, обыденным. Попасть на фронт, стать героем - это дело другое.

    В их классе образовалась группа из четырех человек: Василий, Саша Якутов, Митя Седых и Витя Куценко. Они решили бежать на фронт. Неделю собирали необходимые для похода вещи - рюкзаки, котелки, сухари. Ночью четверка устроилась на крыше товарного поезда и покинула город. На третьи сутки на большой узловой станции их задержали и отвели в военную комендатуру. Как ребята ни просили коменданта не отправлять их домой, он был неумолим

    Детство промелькнуло незаметно. Отроческие годы прошли за чтением книг, в мечтах о возвышенном и прекрасном. На смену ему пришла юность - в мечтах о любви, о девушке, что милее всех на свете.

    Когда человеку восемнадцать лет, все кажется доступным, а сердце содрогается от избытка чувств, и он часто не знает цены своей молодости. Только глубокой осенью, когда на виски ляжет первая изморозь приближающейся зимы, он по-настоящему оценит отцветшую весну. И грустно станет, что нельзя повторить жизнь заново.

    После окончания школы Василий поступил в станкостроительный институт

    Москва!

    Тут каждый перекресток и площадь, каждый камень - сама героическая история великого государства.

    Еще в школе Василий увлекался историей. И теперь, когда он знакомился с Москвой, перед ним оживали далекие эпохи, распри и междоусобицы удельных князей, борьба русского народа с иноземными поработителями

    Он старался везде побывать, все увидеть. Не раз обошел вокруг Кремля, затаив дыхание у старинных башен, бродил по огромным залам Политехнического музея, стоял у картин в Третьяковской галерее. Широко раскрытыми глазами, как все приезжавшие в столицу, он смотрел на пеструю сутолоку пешеходов, на нескончаемые потоки машин, на громадины домов, часами не выходил из метро…

    Окунувшись в бурную реку студенческой жизни, через некоторое время, сначала с оглядкой, неуверенно, потом легко и свободно, Василий поплыл по ее течению, и родной город стал для него просто радостным воспоминанием детства. Лекции, жаркие споры в общежитии, культпоходы в театр и на концерты - все стало привычным…

    Василий Иванович взял из стопки тетрадь в коричневой обложке и углубился в чтение

ИЗ ДНЕВНИКА ВАСИЛИЯ ТОРОПОВА

    25 октября

    Я дружу с Николаем Горбачевым. Это худощавый парень, с копной всегда растрепанных русых волос и веселыми серыми глазами. Он не помнит родителей, воспитывался в детском доме, потом учился в ФЗО. Николаю двадцать три года. Но он, как говорят, - тертый калач. Успел поработать на стройке каменщиком, на машиностроительном заводе - слесарем и токарем, два года воевал на фронте автоматчиком и разведчиком.

    Николай - беспокойный, вспыльчивый, резкий в своей прямоте. Его характер не трудно понять с первого знакомства. Он сразу выложит свои мысли, убеждения, вкусы, симпатии и антипатии. О таких говорят - душа нараспашку.

    Николая никогда и ничем не озадачишь, не захватишь врасплох, он не полезет за словом в карман. Общительный, веселый, он всегда перед глазами, и после первого знакомства кажется, будто его знаешь давно

    У него нет ни капли назойливости и панибратства, хотя он сразу же переходит на «ты», и ему невольно отвечают тем же.

    Таков Николай Горбачев. Мне думается, жизнь не баловала его. Возможно, поэтому он практичнее меня - сам стирает, гладит и чинит себе одежду, умеет готовить обед, знает цену копейке.

    Я хочу многому научиться у Николая и горжусь нашей дружбой. Мы, наверное, потому и сошлись характерами, что очень разные. Занимаемся мы тоже по-разному. Я - по своей системе, школьной - никогда не откладываю на завтра то, что можно сделать сегодня. Поэтому у меня остается время и на чтение книг, и для дневников.

    Николай же учится рывками. Он всегда чем-то увлекается - интересной книгой, комсомольской работой (его избрали комсоргом группы), танцами, самодеятельностью.

    28 октября

    Сегодня было общеинститутское комсомольское собрание. Доклад о коммунистической этике сделал секретарь комсомольского комитета студент третьего курса Жора Милехин, высокий, широкоплечий. Он блестящий оратор. Уже когда выходит на трибуну, студенты, особенно девушки, начинают ему аплодировать. А он обхватывает трибуну руками и долго смотрит в зал, ожидая, когда все утихомирятся. С трибуны Жора, как дирижер с пульта, управляет аудиторией. Слушатели то молчат, то вдруг разражаются смехом и бурно рукоплещут его удачному слову. Не понимаю, почему он пошел учиться в станкостроительный институт. Мне кажется, что он и сам любуется своим бархатным баритоном, красивыми жестами, сложным плетением фраз.

    Вторая половина доклада была построена на местных примерах. Факты из жизни наших комсомольцев сами по себе были неяркими. Особого впечатления на слушателей они не произвели. Я не столько вдумывался в содержание доклада, сколько любовался искусством Жоры плести красивые фразы.

    После доклада Милехина долго не решались брать слово. Он будто всех придавил своим красноречием. Николай шепнул мне:

    - Я выступлю. Не люблю краснобаев.

    Я посоветовал ему воздержаться. Нам, первокурсникам, полезнее слушать. Все ребята упорно молчали. Напрасно председатель подзадоривал их. Молчание уже становилось неловким.