- 1
- 2
- 3
- . . .
- последняя (92) »
Левон Мкртчян Башмачник Ростом, Уильям Сароян и другие:
Я написал эту книгу…
(Вместо вступления)
В притче о двух верблюдах говорится, как один верблюд дал другому пучок пыльной, выжженной травы: — На, ешь. — Что ты мне даёшь? Такой травы полно вокруг, — обиделся верблюд. — Но это же я тебе даю, — гордо вскинул голову верблюд. Книга может быть удачной или менее удачной. Главное — иметь право сказать: «Но это же я её написал». Писалась книга по частям и в разное время. По своему жанру это скорее всего автобиографическая проза (рассказы о детстве и отрочестве, воспоминания, записные книжки, путевые заметки).1 Аттестат зрелости
ысль юмориста о том, что жизнь — это вопрос времени, полна глубокого смысла. Мне было восемь лет, когда началась война. В нашем маленьком южном городе стали строить бомбоубежища. В соседнем дворе строители откопали пышно зазеленевшее деревце вишни и выбросили его — война. Мы с братом подобрали дерево. Я уселся на ветви, а брат тянул за собой ствол, катал меня по двору. Бабушка отругала нас и поставила деревце в бочку с водой. Бочка стояла рядом с ящиками, в которых был песок. Вода и песок предназначались для тушения пожаров, на случай если бы немцы стали бомбить город, в котором мы жили. Утром раненое дерево было посажено в нашем небольшом дворике рядом с олеандрами Таисии Николаевны, нашей соседки, женщины бесконечно доброй и богобоязненной. Перед самой войной она куда-то уехала, оставив нам много книг на русском языке и несколько икон. Иконы бабушка берегла, по воскресеньям ставила свечи, а книги, очень ценные, как я теперь понимаю, затерялись в войну. Вишня, чуть было не ставшая первой в нашем городе жертвой войны, принялась, выросла, давала плоды, очень кислые, с большими косточками и тонкой мякотью. В те годы я не знал, не ведал, что живу во времена столь значительные, что моя жизнь полна интереснейших событий. И всё-таки из того, что осталось в памяти, кое-что я записал, кое о чём рассказал.Как я хотел стать человеком
1
От нашего маленького южного города до фронта было далеко, очень далеко, но война пришла в наш город в первый же день. Я с мальчишками, моими сверстниками, стоял на улице под навесом (шёл проливной дождь) и смотрел, как с грохотом куда-то неслись танки. Мы были в восторге от наших танков и были уверены, что сегодня, сейчас, танки настигнут и изничтожат врага. Вечером пришёл отец. — Я знаю, что такое война, — сказал он. — Война — это могилы для молодых. В пятнадцатом году я был старше других — меня ранило, а кто был моложе — убило. Отец был пьян. Он плакал и пел свою любимую песню:Не дуйте, ветры,
Лучину моей жизни
Не гасите.
Мою жизнь, подобную розе,
Не губите…
2
У нас была белая красивая лошадь. Мягкими губами она чуть притрагивалась к моей ладони и брала дешёвую конфетку, которую я ей украдкой приносил. В первые дни войны вышло постановление — лошадей надо было сдать: они нужны были фронту. Отец всё утро чистил лошадь, отвёл к кузнецу, чтобы тот подковал её. — Война, могут не так подковать, — волновался отец. Принимали лошадей в большом дворе ветеринарной больницы. Ветврач Шахбазов, старый интеллигент и старый холостяк, наш дальний родственник, похвалил отца: — Уста[1] Мукуч, хорошая у тебя лошадь. Уста Мукуч смахнул слезу, взял меня за руку и, прихрамывая, ушёл со двора. Вечером пришёл Шахбазов и сказал, что утром лошадей поведут на товарную станцию. — А я вот приёмник сдал, — вздохнул Шахбазов и рассказал, что у него за приёмником живёт паук. — Пауки музыкальны, — уверял Шахбазов. — На хорошую, мелодичную музыку паук сразу реагирует, выходит послушать. Запомнилась ещё одна странность Шахбазова. В голодные военные вечера он приходил к нам посидеть и, устроившись у коптилки, тщетно пробовал читать нам байроновского «Дон Жуана» на русском языке. — Не женился, теперь мучается, книги читает, — жалели у нас дома Шахбазова. Утром мы с отцом пошли к ветеринарной больнице. Ждали, когда выведут лошадей. Наша белая лошадь узнала нас. Она нервно вскидывала голову и широко открытыми ноздрями шумно захватывала воздух. — Понимает, что расстаёмся, — говорил отец, поглаживая длинную, упругую шею лошади.3
В день, когда мы расстались с нашим белым конём, кончилось моё детство. В первый же год войны нашу школу отвели под жильё беженцам, а нас, учеников, перевели в другую школу, к другой учительнице. Первой моей учительницей была Зинаида Кирилловна Плотникова — красивая молодая женщина. Она любила детей, и дети её любили. Мы учились хорошо, радостно. — За сына можете не беспокоиться, — с гордостью повторяла мама слова Зинаиды Кирилловны. В третий класс я перешёл с похвальной грамотой. Но в другой школе и у другой учительницы я стал плохо учиться. Новая учительница, женщина несправедливая и злая, меня невзлюбила особенно. Я не запомнил, как её звали, но при слове «ненастье» (она объясняла это слово и кричала на нас, непонятливых детей) вижу её бледное морщинистое лицо, обильно посыпанное пудрой. В новой школе, у новой учительницы, я промучился целых два года и был исключён как безнадёжный двоечник. Мама сняла со стены похвальную грамоту, которую я получил во втором классе (грамота была вставлена в простенькую стеклянную раму и окантована синей бумажной ленточкой), и пошла в школу. Вернувшись, мама сказала: — Директор говорит, это уже прошло. Это, говорит, прошло. Я был счастлив, что избавился от необходимости ходить в школу — туда, где меня никто не любил и где я никого не любил.4
У меня был друг Юзик. Он тоже- 1
- 2
- 3
- . . .
- последняя (92) »