и не случайно он одинаково любил математику и поэзию. В одном стихотворении (правда, заимствованном у Парни) он, например, дает совет: «Близ любезной укротим желаний пылких нетерпенье», потому что «мы ими счастию вредим и сокращаем наслажденье». А в письме к Путяте Б. пишет прямо: «Спешу к ней. Ты будешь подозревать, что я несколько увлечен: несколько, правда; но я надеюсь, что первые часы уединения возвратят мне рассудок. Напишу несколько элегий и засну спокойно». Надо, однако, добавить, что сам Б. тут же писал: «Какой несчастный плод преждевременной опытности – сердце, жадное страсти, но уже неспособное предаваться одной постоянной страсти и теряющееся в толпе беспредельных желаний! Таково положение М. и мое». Из Гельсингфорса Б. должен был вернуться к полку в Кюмень и туда, весной 1825 года, Путята привез ему приказ о производстве его в офицеры. По словам Путяты, это Б. «очень обрадовало и оживило». Вскоре после того Нейшлотский полк был назначен в Петербург держать караулы. В Петербурге Б. возобновил свои литературные знакомства. Осенью того же года Б. возвратился с полком в Кюмень, ездил ненадолго в Гельсингфорс, затем вышел в отставку и переехал в Москву. «Судьбой наложенные цепи упали с рук моих», писал он по этому поводу. В Москве, 9 июня 1826 года, Б. женился на Настасье Львовне Энгельгард; тогда же он поступил на службу в Межевую канцелярию, но скоро вышел в отставку. Еще до женитьбы из Москвы Б. писал Путяте: «В Финляндии я пережил все, что было живого в моем сердце. Ее живописные, хотя угрюмые горы походили на прежнюю судьбу мою, также угрюмую, но, по крайней мере, довольно обильную в отличительных красках. Судьба, которую я предвижу, будет подобна русским однообразным равнинам…» В значительной степени Б. оказался прав, и его жизнь, после 1826 года, становится однообразной. Его жена не была красива, но отличалась умом ярким и тонким вкусом. Ее непокойный характер причинял много страданий самому Б. и повлиял на то, что многие его друзья от него отдалились. В мирной семейной жизни постепенно сгладилось в Б. все, что было в нем буйного, мятежного; он сознавался сам: «Весельчакам я запер дверь, я пресыщен их буйным счастьем, и заменил его теперь пристойным, тихим сладострастьем». Только из немногих стихотворных признаний Б. мы узнаем, что не всегда он мог всей силой своего разума победить свои страсти. По стихотворениям 1835 года мы видим, что в эту пору он пережил какую-то новую любовь, которую называет «омрачением души болезненной своей». Иногда он пытается убедить себя, что остался прежним, восклицая: «Свой бокал я наливаю, наливаю, как наливал!» Замечательно, наконец, стихотворение «Бокал», в котором Б. рассказывает о тех «оргиях», которые он устраивал наедине с самим собой, когда вино вновь будило в нем «откровенья преисподней». Внешняя его жизнь проходила без видимых потрясений. Он жил то в Москве, то в своем имении, в сельце Муранове (неподалеку от Талиц, близ Троицко-Сергиевской лавры), то в Казани, много занимался хозяйством, ездил иногда в Петербург, где в 1839 году познакомился с Лермонтовым, в обществе был ценим как интересный и иногда блестящий собеседник и в тиши работал над своими стихами, придя окончательно к убеждению, что «в свете нет ничего дельнее поэзии». Проводя много времени в Москве, Б. сошелся здесь с кружком московских писателей, с И.В. Киреевским, Языковым, Хомяковым, Соболевским, Павловым. Известность Б., как поэта, началась после издания, в 1826 году, его поэм «Эда» и «Пиры» (одной книжкой, с любопытным предисловием автора) и, в 1827 году, первого собрания лирических стихотворений. В 1828 году появилась поэма «Бал» (вместе с «Графом Нулиным» Пушкина), в 1831 году – «Наложница» («Цыганка»), в 1835 году – второе издание мелких стихотворений (в двух частях), с портретом. Современная критика отнеслась к стихам Б. довольно поверхностно, и литературные неприятели кружка Пушкина (журнал «Благонамеренный» и другие) довольно усердно нападали на его будто бы преувеличенный «романтизм». Но авторитет самого Пушкина, высоко ценившего дарование Б., был все же так высок, что, несмотря на эти голоса критиков, Б. был общим молчаливым согласием признан одним из лучших поэтов своего времени и стал желанным вкладчиком всех лучших журналов и альманахов. Но Б. писал мало, долго работая над своими стихами и часто коренным образом переделывая уже напечатанные. Будучи истинным поэтом, он вовсе не был литератором; для того, чтобы писать что-либо, кроме стихов, ему нужна была внешняя причина. Так, например, по дружбе к юному А.Н. Муравьеву, он написал прекрасный разбор сборника его стихов «Таврида», доказав, что мог бы стать интереснейшим критиком. Затронутый критикой своей поэмы «Наложница», он написал «антикритику», несколько сухую, но в которой есть весьма замечательные мысли о поэзии и искусстве вообще. Когда, в 1831 году, И. В. Киреевский, с которым Б. сошелся близко, предпринял издание «Европейца», Б. стал писать для него прозой, написав, между прочим, рассказ «Перстень» и готовясь вести в нем полемику с журналами. Когда «Европеец» был запрещен, Б. писал Киреевскому: «Я вместе с тобой лишился сильного побуждения к трудам словесным». Люди, лично знавшие Б., говорят согласно, что его стихи далеко не вполне «высказывают тот мир изящного, который он носил в глубине души своей». «Излив свою задушевную мысль в дружеском разговоре, живом, разнообразном, невероятно-увлекательном, исполненном счастливых слов и многозначительных мыслей…. Б. часто довольствовался живым сочувствием своего близкого круга, менее заботясь о возможно-далеких читателях». Так, в сохранившихся письмах Б. рассыпано немало острых критических замечаний о современных ему писателях, – отзывов, которые он никогда не пытался сделать достоянием печати. Очень любопытны, между прочим, замечания Б. о различных произведениях Пушкина, к которому он, когда писал с полной откровенностью, далеко не всегда относился справедливо. Б., конечно, сознавал величие Пушкина, в письме к нему лично льстиво предлагал ему «возвести русскую поэзию на ту степень между поэзиями всех народов, на которую Петр Великий возвел Россию между державами», но никогда не упускал случая отметить то, что почитал у Пушкина слабым и несовершенным (см., например, отзывы Б. о «Евгении Онегине» и пушкинских сказках в письмах к Киреевскому). Позднейшая критика прямо обвиняла Б. в зависти к Пушкину и высказывала предположение, что Сальери Пушкина списан с Б. Есть основание думать, что в стихотворении «Осень» Б. имел в виду Пушкина, когда говорил о «буйственно