на чек: — И я должен вам заметить, что здесь больше двух миллионов.
— Да, — сказал Марк. — Немного больше.
Он сложил чек. Леньо-Ренге сделал два шага к нему, не спуская глаз с чека.
— Значит… — сказал он. — Значит, вы его возьмете?
— Да, я думаю. Ведь тут все в порядке, не так ли?
— Конечно. Значит, вы его возьмете.
— Послушайте, — сказал Марк. — Я десять лет работал в этом банке. Благодаря мне этот банк получил десятки миллиардов прибыли. Мне все равно, что вы обо мне думаете. Я вас глубоко уважаю, Леньо, но не вижу здесь ничего такого, что может покоробить порядочного человека. Вы не убедите меня в том, что я украл эти два миллиона. Вы меня в этом не убедите.
— Это только одна сторона вопроса, — сказал Леньо-Ренге. — Так сказать, сентиментальная сторона.
— Да, — сказал Марк. — Вот именно. Сентиментальная сторона.
Леньо-Ренге понурил голову.
— И я не могу отказаться от этого чека, — сказал Марк. — Не могу, понимаете?
— Понимаю, господин Этьен. И такой ответ мне больше по душе.
Леньо-Ренге схватил свою папку и по привычке потянул за завязки. У него кривились губы, как будто он только что пережил душевное потрясение.
— Они сейчас назначают нового генерального секретаря, не так ли?
— Да, наверное.
— Кто это будет?
Он был из тех, кто всегда говорит напрямик то, что хочет сказать, и так, как нужно сказать.
— Морнан. Вероятно, Морнан.
— Это очень печально.
— Да, — сказал Марк. — Не понимаю… Почему никто не подумал о вас, Леньо? Это вам следовало бы быть генеральным секретарем. У вас есть для этого все данные.
— Может быть, — сказал Леньо-Ренге. — Впрочем, не знаю, серьезно ли вы это говорите. Мы, Леньо, часто служим мишенью для насмешек, оттого что у нас такой серьезный вид. Я не умею пускать пыль в глаза. Быть может, я слишком серьезен для действительно серьезной должности.
Он протянул Марку руку.
— Бывают дни, когда меня охватывает уныние, — сказал он, — глубокое уныние.
Заседание возобновляется в 10 часов. Председатель. Совет поздравляет вас, господин Морнан. Вы избраны единогласно. Никто не возражал против вашей кандидатуры. Я хочу, чтобы вы знали: ваши достоинства были всеми так высоко оценены, что вы оказались вне конкуренции. Господин Морнан просит у совета разрешения сказать несколько слов, чтобы выразить свою благодарность. (Общее одобрение.) Господин Морнан благодарит совет и в заключение выражает надежду, что покажет себя не слишком недостойным преемником господина Этьена. Господин Ласко. Традиция нашего банка не требует, чтобы вы воздавали хвалу своему предшественнику. (Улыбки.) Председатель. Я должен вам сообщить, что мадемуазель Ламбер просит выслушать ее. Господин Ласери. По какому поводу? Председатель. Не имею понятия. Господин Ласери полагает, что это совершенно излишне. Господин Ласко не хотел бы, чтобы совет возвращался к тому делу, которое обсуждалось вчера. Господин Оэттли предостерегает совет против такой практики, когда по всякому поводу и без всякого повода выслушивают служащих. Председатель заявляет, что ему одному принадлежит право решать такие вопросы. Мадемуазель Ламбер приглашают в зал заседаний. Мадемуазель Ламбер выражает желание внести некоторые поправки в свои показания. (Сенсация.) Господин Ласери. Неужели совет согласится на эту комедию? Сегодня нам говорят «белое», завтра — «черное». Комедия, да и только. Председатель. Оставьте. Дайте ей говорить. Мне это интересно. Господин Ласко. Вам, но не нам! Господин Ласери. Я хотел бы знать, не причастен ли Льеже-Лебо к этому повороту на сто восемьдесят градусов. Господин Льеже-Лебо. Уверяю вас, ни в коей мере. Господин Эрекар. И я тоже. Господин Ласери. Прекрасно, но если уж она будет говорить, я потребую, чтобы ее слова по крайней мере не заносились в протокол. Это диктует само благоразумие. Совет единогласно при одном воздержавшемся (господине Брюннере) решает, что слова мадемуазель Ламбер не будут занесены в протокол. …………………………………. ………………………………… Господин Ласери. Когда вам следовало верить, вчера или сегодня? Когда вы лгали, когда вы не лгали? Не знаю, какими чувствами вы руководствуетесь, но не думаю, чтобы они заслуживали уважения. Выходит, в вас нет ничего благородного, возвышенного, что могло бы вас удержать от лжи? Ведь если предположить, что сегодня в вас заговорила совесть, значит, хотя я и не могу этого допустить, вы солгали вчера. Как ни смотри — все ложь, ложь! Перед вами пожилые, серьезные люди, позвольте же вам сказать, что они не склонны отнестись к вам снисходительно. Они многое видели, но все же не ожидали ни такого позора, ни такого разочарования. И подумайте о том, что они могли бы составить себе очень дурное мнение о молодежи, если бы не противились побуждению судить о французской молодежи по вас. Вы не достойны французской молодежи! (Горячие аплодисменты.) Господин Эрекар. На что же она рассчитывала? На что она рассчитывала? Председатель. Вы можете идти. Господин Ласко. О нет! Нужно вынести ей взыскание. Мы требуем взыскания. Председатель. Это моя секретарша. Она подчиняется только мне! Господин Ласери. Пусть она подчиняется только вам, совет тем не менее имеет право сказать свое слово. Он был свидетелем поступка, по поводу которого хочет выразить свое негодование. Совет требует порицания, по меньшей мере порицания! Я предлагаю порицание. Председатель. Оставьте меня в покое. Господин Ласери. Ну, нет! Вы должны поставить на голосование мое предложение. Совет единогласно при двух воздержавшихся (председатель и господин Брюннер) принимает решение занести порицание в формуляр мадемуазель Ламбер. Совет, предоставив председателю вновь созвать его в надлежащее время, закрывает свое заседание в 10 часов 20 минут.
«Я отказываюсь от него. Вот он. Возьмите его обратно. Отнесите ему этот чек и скажите, что я не хочу его принять. Скажите ему, что я не нуждаюсь в его щедрости. Я хочу получить то, что мне причитается, и только то, что мне причитается, — трехмесячное жалованье за вычетом надбавок». Вот что хотел бы сказать Марк. Вот что он должен был бы сказать. Он знал, что, если бы у него хватило на это воли, он вновь обрел бы душевное спокойствие и веру в себя. Но, положа руку на сердце, он не мог не признаться, что у него не хватает на это воли. Если бы он это сказал, он имел бы право на понимающую улыбку Леньо-Ренге. Он оказался бы в числе действительно
Заседание возобновляется в 10 часов. Председатель. Совет поздравляет вас, господин Морнан. Вы избраны единогласно. Никто не возражал против вашей кандидатуры. Я хочу, чтобы вы знали: ваши достоинства были всеми так высоко оценены, что вы оказались вне конкуренции. Господин Морнан просит у совета разрешения сказать несколько слов, чтобы выразить свою благодарность. (Общее одобрение.) Господин Морнан благодарит совет и в заключение выражает надежду, что покажет себя не слишком недостойным преемником господина Этьена. Господин Ласко. Традиция нашего банка не требует, чтобы вы воздавали хвалу своему предшественнику. (Улыбки.) Председатель. Я должен вам сообщить, что мадемуазель Ламбер просит выслушать ее. Господин Ласери. По какому поводу? Председатель. Не имею понятия. Господин Ласери полагает, что это совершенно излишне. Господин Ласко не хотел бы, чтобы совет возвращался к тому делу, которое обсуждалось вчера. Господин Оэттли предостерегает совет против такой практики, когда по всякому поводу и без всякого повода выслушивают служащих. Председатель заявляет, что ему одному принадлежит право решать такие вопросы. Мадемуазель Ламбер приглашают в зал заседаний. Мадемуазель Ламбер выражает желание внести некоторые поправки в свои показания. (Сенсация.) Господин Ласери. Неужели совет согласится на эту комедию? Сегодня нам говорят «белое», завтра — «черное». Комедия, да и только. Председатель. Оставьте. Дайте ей говорить. Мне это интересно. Господин Ласко. Вам, но не нам! Господин Ласери. Я хотел бы знать, не причастен ли Льеже-Лебо к этому повороту на сто восемьдесят градусов. Господин Льеже-Лебо. Уверяю вас, ни в коей мере. Господин Эрекар. И я тоже. Господин Ласери. Прекрасно, но если уж она будет говорить, я потребую, чтобы ее слова по крайней мере не заносились в протокол. Это диктует само благоразумие. Совет единогласно при одном воздержавшемся (господине Брюннере) решает, что слова мадемуазель Ламбер не будут занесены в протокол. …………………………………. ………………………………… Господин Ласери. Когда вам следовало верить, вчера или сегодня? Когда вы лгали, когда вы не лгали? Не знаю, какими чувствами вы руководствуетесь, но не думаю, чтобы они заслуживали уважения. Выходит, в вас нет ничего благородного, возвышенного, что могло бы вас удержать от лжи? Ведь если предположить, что сегодня в вас заговорила совесть, значит, хотя я и не могу этого допустить, вы солгали вчера. Как ни смотри — все ложь, ложь! Перед вами пожилые, серьезные люди, позвольте же вам сказать, что они не склонны отнестись к вам снисходительно. Они многое видели, но все же не ожидали ни такого позора, ни такого разочарования. И подумайте о том, что они могли бы составить себе очень дурное мнение о молодежи, если бы не противились побуждению судить о французской молодежи по вас. Вы не достойны французской молодежи! (Горячие аплодисменты.) Господин Эрекар. На что же она рассчитывала? На что она рассчитывала? Председатель. Вы можете идти. Господин Ласко. О нет! Нужно вынести ей взыскание. Мы требуем взыскания. Председатель. Это моя секретарша. Она подчиняется только мне! Господин Ласери. Пусть она подчиняется только вам, совет тем не менее имеет право сказать свое слово. Он был свидетелем поступка, по поводу которого хочет выразить свое негодование. Совет требует порицания, по меньшей мере порицания! Я предлагаю порицание. Председатель. Оставьте меня в покое. Господин Ласери. Ну, нет! Вы должны поставить на голосование мое предложение. Совет единогласно при двух воздержавшихся (председатель и господин Брюннер) принимает решение занести порицание в формуляр мадемуазель Ламбер. Совет, предоставив председателю вновь созвать его в надлежащее время, закрывает свое заседание в 10 часов 20 минут.
«Я отказываюсь от него. Вот он. Возьмите его обратно. Отнесите ему этот чек и скажите, что я не хочу его принять. Скажите ему, что я не нуждаюсь в его щедрости. Я хочу получить то, что мне причитается, и только то, что мне причитается, — трехмесячное жалованье за вычетом надбавок». Вот что хотел бы сказать Марк. Вот что он должен был бы сказать. Он знал, что, если бы у него хватило на это воли, он вновь обрел бы душевное спокойствие и веру в себя. Но, положа руку на сердце, он не мог не признаться, что у него не хватает на это воли. Если бы он это сказал, он имел бы право на понимающую улыбку Леньо-Ренге. Он оказался бы в числе действительно