отвечал он, — я потеряю веру в твою магию.
— Ты пугаешь меня.
— Я люблю тебя, — отвечал он. — Я люблю тебя так, что уверен: то, что мы знаем друг о друге в настоящий момент, является лишь вершиной айсберга, и для нас остается еще столько открывать и исследовать друг в друге, что на это понадобится по крайней мере столетие.
Гермия рассмеялась, но она знала, что это правда.
— Более того, — продолжал маркиз, — я должен еще столькому научить тебя, мое сокровище, а любовь — очень обширный предмет.
То, как он говорил, смутило Гермию, но это не было смущение, которое она испытывала когда-либо ранее.
Как будто что-то теплое и волнующее пробегало волнами по ней, и ей хотелось, чтобы он вновь целовал и целовал ее, и они сближались бы все теснее и теснее друг с другом.
— Я люблю тебя… я люблю… — шептала она, не в силах сказать что-либо еще.
Когда она возвратилась домой и рассказала отцу и матушке, что она выходит замуж за маркиза, они сначала были просто поражены. Но затем, когда родители поняли, как сильно она любит его, они наполнились таким счастьем, что викарий буквально излучал радость. — Это то, о чем я всегда молилась, моя дорогая! — говорила миссис Брук. — Как глупо было с моей стороны не осознавать, что Бог ответит на мои молитвы. Мне не следовало и на мгновение сомневаться, что ты найдешь такую же любовь, которую мы нашли с твоим папой. Ее матушка понимала, как никто другой, насколько важно было постараться не испортить ее замужества и поэтому хранить его пока в тайне. На следующий день после ее возвращения домой из Лондона прибыло свадебное платье, и она убедилась, что только маркиз мог выбрать наряд, столь изысканно прекрасный и точно такой, какой пожелала бы она для своего венчания с ним. Платье было белым и обшитым кругом крошечными бриллиантами, выглядевшими как цветы с капельками росы на них. Был еще бриллиантовый венок для ее волос, б форме диких цветов, такой прекрасный, что Гермии казалось, будто он сплетен руками фей. Когда няня накинула на ее голову белую вуаль, скрывающую лицо, в глазах старой женщины блеснули слезы. — Ты выглядишь неземной, — сказала она, — это правда! Как будто ты вышла из сада или из леса, как одна из этих волшебных фей, о которых ты всегда говорила, когда была маленькой. — На них я и надеюсь походить, — призналась Гермия. Странно, но она знала, что этого хотел и маркиз, желая видеть ее сказочным существом, в чем он не походил ни на одного из других мужчин. Питер, одетый в подаренный маркизом костюм, был очень доволен своим новым видом, и Гермия подумала, что он вряд ли заметил ее наряд, — Ты представляешь? — сказал он ей, когда прибыл из Лондона. — Твой маркиз послал фаэтон с четверкой лошадей, чтобы доставить меня сюда, и вот, прислал мне еще письмо! Он затаил дыхание, как бы с трудом веря в то, что читает. — Здесь написано, что в следующий семестр у меня будут свои две лошади в Оксфорде и еще большой кредит у портных моего зятя, что позволит мне одеваться почти так же великолепно, как и он сам — Он так великолепен! — прошептала Гермия. — Я думаю, что ты великолепна тоже, — сказал Питер, — и заслуживаешь все, что имеешь, и даже много большего! Гермия улыбнулась его словам, и идя теперь по проходу церкви под руку с братом и видя своего отца, стоящего перед алтарем, и матушку, сидящую на передней скамье, она подумала, что никто на свете не может быть благословлен более чудесной семьей И когда она увидела маркиза, ждущего ее, ей показалось, что он окутан ослепительным звездным светом. Над их головами пели ангелы, и вся церковь была наполнена музыкой любви.
После того как разрезали кекс, испеченный для них няней, и выпили превосходного шампанского, привезенного маркизом из Лондона, отец Гермии произнес очень маленькую речь. Он пожелал, чтобы счастье, которое они испытывали в этот момент, росло и углублялось каждый год, проведенный ими вместе. Затем Гермия надела свое платье, назначенное в дорогу, соответствующее цвету ее глаз, накинула сверху легкий плащ, надела шляпку, украшенную лентами и цветами того же цвета, что и платье. В деревне, по которой лежал их путь, еще почти никто не проснулся. Прибытия маркиза в церковь не заметил вообще никто. Лишь когда они проезжали мимо домика миссис Барлес, Гермия увидела Бэна, выглядывавшего через одно из окошек, и она поняла, что он, как всегда, будет первым, кто разнесет по деревне весть о том, что случилось нечто необычное. Но теперь это уже не имело значения. Она была замужем, она уезжала с человеком, которого любила, и маркиз уже запланировал длинное свадебное путешествие. Оно должно было начаться с нескольких дней, проведенных в его загородном доме, которого Гермия еще не видела. Маркиз уже сказал, что хотел показать ей не только свои сокровища в доме, но также и те места в округе, которые так полюбились ему с детства. — Леса для меня тоже кое-что значат, — признался он. — о чем я не могу говорить ни с кем, кроме тебя, поскольку обычные люди не поймут меня. — Поймут лишь колдуньи, фен и эльфы! — улыбнулась Гермия. — И Дьяволы? — спросил он. — Ты не должен так называть себя теперь, — ответила она. — Теперь ты снова Архангел, которым был прежде, чем лишился милости, и я буду очень зла, если кто-нибудь опять назовет тебя Дьяволом. — Кроме как, может быть, на ипподроме, — улыбнулся он, — и, мое сокровище, никто в мире не сможет иметь такого везения, чтобы получить тебя! Гермия не могла найти слов, чтобы выразить, насколько счастлива она, и поэтому лишь прижала губы к его губам. Позже этой ночью, когда Гермия лежала в огромной парадной кровати, в которой спали поколения маркизов Девериль, она придвинулась чуть ближе к мужчине, который находился рядом с нею. — Ты не спишь, мое сокровище? — спросил он. — Невозможно спать, когда я так счастлива. Он крепко прижал ее к себе и сказал: — Ты уверена, что я не сделал тебе больно? Ты столь драгоценна и столь хрупка, как цветок, что я боюсь испортить нечто, что слишком совершенно, чтобы принадлежать человеку. — Я обожаю тебя, — ответила Гермия, — и когда ты любил меня, это было самое восхитительное… магическое переживание в моей жизни… Я чувствовала, как будто у нас появились крылья и мы летим по небу, направляясь к… луне. Она вздохнула, прежде чем произнесла последнее слово. Чувствуя любопытство маркиза, она объяснила ему: — Когда я была в Лондоне, я смотрела на луну и чувствовала, что ты далек от меня и недостижим как она, и что я никогда… никогда не буду… что-либо значить для тебя. И лишь кто-то, перед кем ты чувствуешь себя… должником… Маркиз повернулся так, что мог смотреть
Когда она возвратилась домой и рассказала отцу и матушке, что она выходит замуж за маркиза, они сначала были просто поражены. Но затем, когда родители поняли, как сильно она любит его, они наполнились таким счастьем, что викарий буквально излучал радость. — Это то, о чем я всегда молилась, моя дорогая! — говорила миссис Брук. — Как глупо было с моей стороны не осознавать, что Бог ответит на мои молитвы. Мне не следовало и на мгновение сомневаться, что ты найдешь такую же любовь, которую мы нашли с твоим папой. Ее матушка понимала, как никто другой, насколько важно было постараться не испортить ее замужества и поэтому хранить его пока в тайне. На следующий день после ее возвращения домой из Лондона прибыло свадебное платье, и она убедилась, что только маркиз мог выбрать наряд, столь изысканно прекрасный и точно такой, какой пожелала бы она для своего венчания с ним. Платье было белым и обшитым кругом крошечными бриллиантами, выглядевшими как цветы с капельками росы на них. Был еще бриллиантовый венок для ее волос, б форме диких цветов, такой прекрасный, что Гермии казалось, будто он сплетен руками фей. Когда няня накинула на ее голову белую вуаль, скрывающую лицо, в глазах старой женщины блеснули слезы. — Ты выглядишь неземной, — сказала она, — это правда! Как будто ты вышла из сада или из леса, как одна из этих волшебных фей, о которых ты всегда говорила, когда была маленькой. — На них я и надеюсь походить, — призналась Гермия. Странно, но она знала, что этого хотел и маркиз, желая видеть ее сказочным существом, в чем он не походил ни на одного из других мужчин. Питер, одетый в подаренный маркизом костюм, был очень доволен своим новым видом, и Гермия подумала, что он вряд ли заметил ее наряд, — Ты представляешь? — сказал он ей, когда прибыл из Лондона. — Твой маркиз послал фаэтон с четверкой лошадей, чтобы доставить меня сюда, и вот, прислал мне еще письмо! Он затаил дыхание, как бы с трудом веря в то, что читает. — Здесь написано, что в следующий семестр у меня будут свои две лошади в Оксфорде и еще большой кредит у портных моего зятя, что позволит мне одеваться почти так же великолепно, как и он сам — Он так великолепен! — прошептала Гермия. — Я думаю, что ты великолепна тоже, — сказал Питер, — и заслуживаешь все, что имеешь, и даже много большего! Гермия улыбнулась его словам, и идя теперь по проходу церкви под руку с братом и видя своего отца, стоящего перед алтарем, и матушку, сидящую на передней скамье, она подумала, что никто на свете не может быть благословлен более чудесной семьей И когда она увидела маркиза, ждущего ее, ей показалось, что он окутан ослепительным звездным светом. Над их головами пели ангелы, и вся церковь была наполнена музыкой любви.
После того как разрезали кекс, испеченный для них няней, и выпили превосходного шампанского, привезенного маркизом из Лондона, отец Гермии произнес очень маленькую речь. Он пожелал, чтобы счастье, которое они испытывали в этот момент, росло и углублялось каждый год, проведенный ими вместе. Затем Гермия надела свое платье, назначенное в дорогу, соответствующее цвету ее глаз, накинула сверху легкий плащ, надела шляпку, украшенную лентами и цветами того же цвета, что и платье. В деревне, по которой лежал их путь, еще почти никто не проснулся. Прибытия маркиза в церковь не заметил вообще никто. Лишь когда они проезжали мимо домика миссис Барлес, Гермия увидела Бэна, выглядывавшего через одно из окошек, и она поняла, что он, как всегда, будет первым, кто разнесет по деревне весть о том, что случилось нечто необычное. Но теперь это уже не имело значения. Она была замужем, она уезжала с человеком, которого любила, и маркиз уже запланировал длинное свадебное путешествие. Оно должно было начаться с нескольких дней, проведенных в его загородном доме, которого Гермия еще не видела. Маркиз уже сказал, что хотел показать ей не только свои сокровища в доме, но также и те места в округе, которые так полюбились ему с детства. — Леса для меня тоже кое-что значат, — признался он. — о чем я не могу говорить ни с кем, кроме тебя, поскольку обычные люди не поймут меня. — Поймут лишь колдуньи, фен и эльфы! — улыбнулась Гермия. — И Дьяволы? — спросил он. — Ты не должен так называть себя теперь, — ответила она. — Теперь ты снова Архангел, которым был прежде, чем лишился милости, и я буду очень зла, если кто-нибудь опять назовет тебя Дьяволом. — Кроме как, может быть, на ипподроме, — улыбнулся он, — и, мое сокровище, никто в мире не сможет иметь такого везения, чтобы получить тебя! Гермия не могла найти слов, чтобы выразить, насколько счастлива она, и поэтому лишь прижала губы к его губам. Позже этой ночью, когда Гермия лежала в огромной парадной кровати, в которой спали поколения маркизов Девериль, она придвинулась чуть ближе к мужчине, который находился рядом с нею. — Ты не спишь, мое сокровище? — спросил он. — Невозможно спать, когда я так счастлива. Он крепко прижал ее к себе и сказал: — Ты уверена, что я не сделал тебе больно? Ты столь драгоценна и столь хрупка, как цветок, что я боюсь испортить нечто, что слишком совершенно, чтобы принадлежать человеку. — Я обожаю тебя, — ответила Гермия, — и когда ты любил меня, это было самое восхитительное… магическое переживание в моей жизни… Я чувствовала, как будто у нас появились крылья и мы летим по небу, направляясь к… луне. Она вздохнула, прежде чем произнесла последнее слово. Чувствуя любопытство маркиза, она объяснила ему: — Когда я была в Лондоне, я смотрела на луну и чувствовала, что ты далек от меня и недостижим как она, и что я никогда… никогда не буду… что-либо значить для тебя. И лишь кто-то, перед кем ты чувствуешь себя… должником… Маркиз повернулся так, что мог смотреть