«Эстетики», где автор вполне спокоен или как бы робок, даже там, где писатель больше шутит о серьезном, чем вскрывает суть явлений, — как в обращенной к «поэтессам» лекции третьего отдела, где Жан-Поль дает волю своему смеху. Итак, проблемы своего времени Жан-Поль не сужает рамками замкнутого теоретического исследования; его «Эстетика» обращена к жизненной проблематике. Этим сказано уже многое о специфике жанра «Эстетики»: ее подлинный материал — это всегда непосредственный материал жизни, материал времени, и подлинная ее забота — о существе и проблемах жизни и эпохи, но только сама жизнь и само время — таковы, что попытка осмыслить их теоретически подводит к искусству, эстетике, поэтике; мысль об искусстве — важнейшая форма, в которой эпоха рубежа веков думает о себе^[11].

Жан-полевская «Эстетика» открыта к жизни и тем более к литературной жизни времени. Как и в жан-полевских романах, действительность времени здесь в постоянном становлении: она строится, разбирается, писатель ее взвешивает; недаром ему приходится задевать и великое и малое, — на страницах «Эстетики» можно встретить имена писателей, в некоторых случаях забытых историей литературы и чуть ли не библиографией. Великое и малое соседствуют не потому, что эстетически уравниваются (отнюдь нет!), но потому, что непосредственность и полнота воспроизведения реальной жизни сквозь литературу в принципе требует коснуться всего наличного. Шеллинг вдохновенно писал о Данте^[12], — но подобных целостных характеристик нет у Жан-Поля. Жан-полевские характеристики писателей создают не аналитические и не пластические образы, но словно вспыхивают искрами над их книгами, высвечивая в них то, что должно становиться ясным и автору «Эстетики» и его читателю, — оба как бы заново совместно прочитывают или вспоминают каждую из книг. Таково скрытое предположение Жан-Поля: он сам, всю жизнь неутомимо читавший и конспектировавший, и его читатель живут поблизости и читают вместе, читают одни и те же книги. Портрет Гердера у Жан-Поля — гениальный человек и талантливый писатель в единстве; как «дух», как «гений» эпохи, ее одушевляющий, Гердер в книге космичен, провозвестник высшего человеческого бытия, иного, высшего рождения^[13]. И вновь жизнь и творчество, природное и художественное не разделяются Жан-Полем, а складываются — одно продолжается другим. Гимн Гердеру, завершающий «Приготовительную школу эстетики», — ее смысловой торжественный финал: вся жизнь и все искусство преодолевают порог человеческого земного бытия и, исполнив свое нравственное предназначение, мирно и величественно переливаются в новое сверхземное бытие. В любом случае, всегда теоретическое содержание «Эстетики» (и риторико-поэтологическое и философско-эстетическое) переходит в своего рода жизнь — земную или высшую, эмпирическую или идеально-осмысленную.

Жан-полевская эстетика и эмпирична и теоретична: теория поднимается над бесконечным рядом непосредственных явлений искусства (литературы) эпохи как остро субъективное или, лучше сказать, остро индивидуальное их осмысление — такое, которое явления реальности оформляет как свои драматические силы и стихии. В «Эстетике» Жан-Поля есть единство драматурга и драматического материала; для теории это значит, что материал эпохи передан в его типических чертах, или типических образах. За драмой искусства эпохи встает драма, конфликт и трагедия эпохи. Литературные споры воссоздают реальные конфликты времени.

II

Синтетичность (универсальность) «Приготовительной школы эстетики» и неклассический характер этого синтеза отводят ей вполне определенное место в литературной борьбе эпохи. Сам Жан-Поль стремится определить такое место своей книги, и благодаря этому, в связи с этим выявляются эстетические позиции писателя.

Классическое и романтическое. Типология культуры и история литературы. Шиллер писал 10.XII 1804 г К. Г Кернеру, когда «Приготовительная школа эстетики» только что вышла в свет: «Рихтеровской „Эстетики“ я еще не видел. Я давно отвык от любых теоретических воззрений на искусство и от всякого saisonnement (рассуждения), стал прямо-таки туп в этом отношении; кроме того, пустопорожняя метафизическая болтовня об искусстве разных философов внушила мне отвращение ко всякому теоретизированию. Да и на деле такая духовная операция не согласуется с практикой, потому что тут законы нужно черпать из самого предмета, и никакая всеобщая формула не помогает тебе идти вперед»^[14]. Несколько усталый взгляд Шиллера в этом письме — так контрастирующий с его увлеченным кантианством начала 90-х годов — достаточно понятен из обстоятельств времени; к тому же письмо написано менее чем. за полгода до смерти поэта. Не прочитавший жан-полевской «Эстетики» Шиллер — всегда скептически и недоброжелательно, сверху вниз смотревший на Жан-Поля^[15], необтесавшегося и поглощенного самим собою провинциала, — Шиллер и не подозревал, как далек Жан-Поль от абстрактного теоретизирования и как в этом отношении (только в этом) поздняя, направленная против отвлеченной эстетической теории позиция Шиллера была исконно близка Жан-Полю.

Впрочем, и это куда важнее, нет ничего более далекого, чем мир Шиллера, автора «Валленштейна», «Марии Стюарт» и «Орлеанской девы», поэта, только что написавшего классически строгую, античную трагедию «Мессинская невеста, или Братья-враги», — и словно разъятый на куски, распадающийся на атомы, складывающийся на глазах читателя поэтический мир Жан-Поля. Жан-Поль «Приготовительной школы эстетики», вспахивающий пласты современной словесности, по большей части неприемлемой для Шиллера-классика, — вообще малоподходящее чтение для Шиллера; не пренебрегающий ничем мелким и низким, Жан-Поль все равно что копается в отвратительных внутренностях эпохи.

Жан-полевские художественные синтезы — антиклассичны. Всякое произведение его отмечено непрекращающимся, еще как бы не закончившимся становлением. Оно соприкасается с той смысловой и композиционной аморфностью, из которой вырывается, — как вырываются из нее, проходя сквозь завихрения словесных стихий, противоборствующие настроения и смыслы, жан-полевские возвышенные, эфирно невесомые символы гармонии. В этом Жан-Поль «эмпиричен»: гармония для него — не категория поэтики и эстетики, которой конкретное произведение искусства, созданное под его эгидой, должно только удовлетворить, а это такая «категория», за которую борется сама жизнь, сами становящиеся героями романа герои жизни, причем борьба за гармонию в глубине своей тщетна и победы в ней — мимолетны.

Гёте писал К. Ф. Цельтеру: