дневном свете. Вился дым и летели искры. Иногда я дремал, иногда нет. Ребенок протопал мимо, остановился, посасывая леденец на палочке, посмотрел на меня громадными глазами, потом ушел прочь. Я даже не попробовал заговорить с ним.
Старик наклонился надо мной. Я с трудом сфокусировался на него. К его носу прямо перед глазами проволокой прикреплены кусочки стекла. У него странное выражение лица. Радость? Удивление? Не этого ждешь от человека, нашедшего раненного солдата. Может, он простак?
— Немного воды? — попросил я. И закашлялся, было больно говорить.
Он глядел на меня, согнувшись и не шевелясь. У него странные, тесные одежды, он лысеет. Он хмурится, втыкает палец себе в ухо и бешено трясет головой, потом снова смотрит на меня, все еще с удивлением в глазах.
Потом тянется за моим шлемом.
Я дергаю головой.
— Оставь шлем в покое. — Он с Неоптолемом, нет сомнения. — Этот шлем не твой.
Я почувствовал тепло и какое-то спокойствие. И снова подумал о Касси, когда увидел, как этот человек уносит шлем. Шлем ржавый, побитый и кажется древним.
Проклятые мародеры. Похоже, без них больше не повоюешь…
* * *
Засунув шлем под пиджак, он взобрался на край тропинки, чтобы осмотреться. Рабочие, должно быть, на обеденном перерыве, подумал он, их нигде больше не видно. София все болтает с турецкими чиновниками, но они ушли еще дальше. Нет даже необходимости посылать ей условный сигнал. Он заторопился к хижине, стараясь идти нормальным шагом, словно выпуклость под пиджаком всего лишь от раздутой ветром одежды. Даже Дерпфельдт где-то в другом месте, хорошо. В хижине он с благоговением держит шлем в руках, поворачивая его туда-сюда. После всех долгих лет, после полууспешных находок, после критики, отказов, контрверсий, обвинений. Наконец-то вот это! Наконец-то! Он едва мог дождаться, чтобы объявить о находке миру. Наверняка, стопроцентно, это должен быть шлем благородного Приама!* * *
— Мы уж дошли? — спросил Гомер детей. После долгого подъема он слегка задыхался. Мальчишкой было гораздо легче. — Папа, а здесь дома, — сказала дочь. — Дома? — Ага, и в них живут люди, — сказал сын. — Они жгут уголь, стирают белье, здесь собаки. Если б мы прошли немного дальше, то могли бы подниматься по ступенькам, а не карабкаться по пыли. Дома? Ступеньки? Гомер удивлялся. — Эй, здесь какая-то старая стена. Идем, немножко там поисследуем. Гомер устроился на земле, скрестив ноги. Итак, Троя заселяется вновь… Кроме голосов своих детей, он слышал ветер, шелестящий в вязах и оливах, пахнущий миндалем и морским бризом. Солнце греет худую спину. В последний раз он был здесь как раз перед тем, как его забрал Келевтетис на такое короткое ученичество. С тех пор много лет он все поет об этом холме, черпая вдохновение и у греков, и у троянцев. И у призрачного воя, что живет на холме. Он сидит, дожидаясь звуков троянских женщин. Очень долго он сидит в одиночестве. Потом подходит мужчина, садится рядом и рассказывает о тех, кто живет на холме теперь. Они говорят о древней войне. Дети играют, пока не подбираются холодные сумерки. Голоса из-под развалин затихли. Война закончилась.© 2001, Гужов Е., перевод (Eugen_Guzhov@yahoo.com)