угол, а потом сгреб Сашку, потребовал ремень. Порка была жестокой, и, что удивительно, снес ее Сашка покорно, ойкал с каждым ударом в угоду отцу, но с лица так и не сходила озорная улыбка.

Посчитав, что с семьей он все уладил, Максим спокойно вернулся на завод. Но не прошло и года, получил он ошеломившее его известие: Анна и ухаживавшая за нею мать умерли. Варвара, будто была виноватой, плача писала, что после ужаснейшего белого мятежа, какой был в городе, в начавшейся разрухе свирепствовал повсюду сыпняк, ворвался он и в дом Юреневых; сообщала, чтобы о детях он не беспокоился, пусть останутся у нее, пока он не перегорюет и не обзаведется новой женой, иначе каково им, малышам, будет с вдовым отцом.

Но шли год за годом, Максим не мог перебороть себя, были у него женщины, но всегда между ними и им, как живая, вставала Анна, новой семьи он так и не сколотил. В отпускные месяцы навещал детей, приезжали и они вместе с Варварой, которая стала им второй матерью. Варвара и слышать не хотела, чтобы дети перебрались к отцу, замуж она не пыталась выходить, а его все равно мучила совесть: мнилось — навязал ей обузу.

В тридцатом году приехал к нему в Ленинград Егор: после школы он поступал в военное училище. Он и окончил его, но опять не пришлось быть вместе: сын получил назначение на западную границу. Дочь Зинаида к тому времени вышла замуж и, как намекала Варвара, не совсем удачно. Перед самой войной все тревожнее стал он получать от нее письма, жаловалась на свои недомогания и постоянные ссоры с Зинаидиным мужем, беспокоилась за внучку Татьянку, росшую слабенькой.

Подступала старость, он почувствовал неодолимую потребность быть рядом с близкими людьми. Он рассчитался на заводе, с которым были связаны все его лучшие годы, и поехал к дочери, к внучке, еще не виденной им.

Варвару он уже не застал, по-своему жизнь распорядилась и с братьями: Василий давно отошел от родственников, жил замкнуто, работал продавцом посудного магазина где-то на окраине города; по-дурному пропал Александр: крепкий парень, никогда ничем не болевший, разгоряченный работой в машинном отделении, выкупался в осенней реке и схватил воспаление легких; средний, Федор, пришел с гражданской покалеченный пулями, уехал в родную Глуховку с намерением создать там коммуну. Глуховские мужики встретили его усмешливо, намеренно поддакивали, когда он стал вводить в коммуне порядки, схожие с заводскими. Всегда-то деревенские в летнюю страду подымались до солнышка, работали до изнеможения. Федор организовал общественную кухню. В семь утра коммунары шли на завтрак, к восьми выходили в поле, в двенадцать они шли на обед, после обеда два часа давалось на отдых и на неотложные нужды хозяек: обрядить скотину, сделать самое необходимое по дому; в семь вечера, когда еще солнышко и не думало прятаться за лесом, они шабашили. Глубокой осенью сельские работы закончились, и бухгалтер подбил счета. У Федора глаза полезли на лоб: коммуна не получила ни граммочка прибыли, больше того, несмотря на государственные субсидии, в кассе не осталось ни копейки — коммуна съела себя. Федору много пришлось перетерпеть, но до суда дело не дошло; он уехал на север, в Мурман, и что с ним сталось — никто не знал.

Собираясь к дочери, Максим Петрович представлял, какая у него начнется счастливая и спокойная жизнь, для дочери и внучки все он будет делать легко и радостно. Муж Зинаиды казался уже не таким негодяем, как его описывала Варвара. Он поладит с ним, на это у него хватит терпения и такта.

Но его ждало глубокое разочарование. И от кого? От родной дочери. Повзрослев, она оказалась чужим человеком, что и неудивительно: росла на отшибе, ни капли своей души не сумел он передать ей. Его приезд вызвал у нее раздражение, как помеха в не очень устроенной ее семейной жизни.

Вся радость у Максима Петровича теперь была во внучке Татьянке, ласковой, умной девочке, да еще в сорванцах, учениках-ремесленниках, шалости которых он сносил безропотно.

2

Там, где нынче проходит объездная дорога на пригородный поселок Карачиху, а по обе стороны ее выросли строительные конторы, склады и мастерские, раньше было Вспольинское поле, названное по станции Всполье, которая была отсюда неподалеку. Название — поле — условное, потому что не поле это было, а болотистый пустырь, никогда не знавший плуга. Весной Вспольинское поле нередко покрывалось водой до самой железнодорожной линии. Река здесь от старой-престарой плотины при ткацкой фабрике до Зеленцовского моста была с низкими берегами, вся в стремнинах и водоворотах, с крутым изгибом, только после моста, успокоившись, она уже шла прямиком к Волге.

От фабричной слободки, как еще по-старому называли район вокруг фабрики, через плотину и дальше, рассекая Вспольинское поле, была пробита ухабистая, в ненастье почти непролазная дорога. Она ныряла под железнодорожный виадук и раздваивалась: одна отвертка тянулась к Сенному рынку, другая к Городскому валу, за которым на северной окраине города размещались круппые заводы. И хотя от слободки, от фабрики, к заводам и рынку была проложена трамвайная линия, но она делала такой большой крюк, так долго петляла по улицам — быстрее пешком дойти. Поэтому многие ходили напрямик через Вспольинское поле.

Вот по этой-то дороге в осенний зябкий день и шел ремесленник Алеша Карасев.

Алеше Карасеву было неполных четырнадцать лет, он окончил шесть классов школы, а сейчас в ремесленном училище осваивал сложную науку слесаря-лекальщика. Точнее сказать, еще не осваивал: едва научили его стучать молотком не по пальцам — по зубилу, шаркать напильником так, чтобы после оставалась не закатанная, а ровная поверхность, — их группе дали военный заказ. Обучение лекальному делу пока пришлось отложить.

Ремесленником Алеша и не думал быть, хотя ему нравилась форма, год назад в которой стали щеголять учащиеся школ трудовых резервов: черная шинель с ремешком, синяя фуражка — прелесть; когда проходил строй учащихся, люди останавливались поглядеть. Так вот, он и не предполагал бросать школу, пошел бы в седьмой класс, но все одноклассники решили поступать в ремесленное, не отставать же: началась война, рабочие руки стали очень нужны.

В их мастерской не хватало сверлильных станков, нужных приспособлений — они изготавливали детали для мин, и группу временно разделили на две смены. Сегодня Алеша шел во вторую смену. Он уже приближался к виадуку, когда справа, со стороны Московского вокзала, раздался глухой удар, вздрогнула земля, а потом в наступившей тишине стал слышен нарастающий гул самолета. Алеша посмотрел туда, откуда слышался гул, замер на месте: не в страшной