на юг.
– Рудд!
На этот раз парень не ответил.
– Рудд, – тихо сказал Аларик. Долго глядел, как удаляется силуэт юноши, глядел на призрачный город на горизонте, недостижимый. Когда Рудд превратился в еле различимую точку на глади пустыни, Аларик вернулся к хижинам худых.
Пирос был в одиночестве, проверяя ремни на мешках с порошком. Когда Аларик пошел к нему, он поглядел на него.
– Он не стал возвращаться? – спросил Пирос.
Аларик покачал головой.
– Я и не думал, что вернется, – сказал Пирос и похлопал по шее верблюда. – Уходим, сейчас же. Мы и так слишком задержались.
– А сборщики? – спросил Аларик, глядя по сторонам.
– Сбежали, – ответил Пирос. – Может, к принцу, чтобы рассказать о нашем волшебстве, если осмелятся. Думаю, он все на порошок спишет. Может, просто в пустыне, ждут, пока мы уйдем. Без разницы. Нам они больше не нужны. На этот раз у нас порошка достаточно. Готов поспорить, до следующего года они все забудут.
– А я и ты?
– Вернемся в деревню и продолжим наш путь. Возьми-ка немного козлятины на завтра. Аларик срезал несколько полос мяса с костей и убрал в мешок, в котором до этого был хлеб. Привязал к веревкам на боку Фолеро. Когда закончил, Пирос уже сидел верхом на верблюде. – Как думаешь, многие ли еще знают про это? – спросил Аларик, пока Фолеро опускалась на колени, чтобы он сел в седло. – Без разницы, – сказал Пирос. – Они пойдут за тем, кто вернется. Скривил губы, но не в улыбке. – Думаешь, меня в первый раз убить пытаются? Аларик нахмурился. – Промысел богатый, – продолжал Пирос. – По окончании всегда хорошо платят. Но иногда кому-нибудь хочется получить еще больше. До сегодняшнего дня Ганио всегда был на моей стороне. Я думал… ну, не важно, что я думал. Фолеро тебя ждет. Аларик сел в седло, и верблюдица рывком встала, неуклюже и в то же время грациозно. Он уже к такому привык. – Ты оставляешь здесь своего сына, – сказал он. – Может, вдвоем мы бы его уговорили. – Нет у меня сына, – сказал Пирос и дернул поводья. Верблюд двинулся на север. Другие, привязанные веревками, зашагали следом. Пирос оглянулся и махнул рукой Аларику. – Но это можно поправить позже, – добавил он. Аларик ехал позади небольшого каравана и никак не мог отделаться от мысли, что Пирос имел в виду не то, что заведет себе другую жену, молодую. На следующий день они все так же шли на север, и каждый раз, как менестрель оглядывался, он видел позади призрачный город, манящий. Он остался с Пиросом, стараясь не думать о парне, который пошел на зов, но никогда не достигнет города. Слова песни уже складывались в его голове, трагической сказки, которую хорошо петь длинными зимними ночами у пылающего очага, далеко, очень далеко от этих пустынь. Когда-нибудь он сможет спеть ее, не думая, что еще можно было сделать, чтобы у песни был другой конец.
– Вернемся в деревню и продолжим наш путь. Возьми-ка немного козлятины на завтра. Аларик срезал несколько полос мяса с костей и убрал в мешок, в котором до этого был хлеб. Привязал к веревкам на боку Фолеро. Когда закончил, Пирос уже сидел верхом на верблюде. – Как думаешь, многие ли еще знают про это? – спросил Аларик, пока Фолеро опускалась на колени, чтобы он сел в седло. – Без разницы, – сказал Пирос. – Они пойдут за тем, кто вернется. Скривил губы, но не в улыбке. – Думаешь, меня в первый раз убить пытаются? Аларик нахмурился. – Промысел богатый, – продолжал Пирос. – По окончании всегда хорошо платят. Но иногда кому-нибудь хочется получить еще больше. До сегодняшнего дня Ганио всегда был на моей стороне. Я думал… ну, не важно, что я думал. Фолеро тебя ждет. Аларик сел в седло, и верблюдица рывком встала, неуклюже и в то же время грациозно. Он уже к такому привык. – Ты оставляешь здесь своего сына, – сказал он. – Может, вдвоем мы бы его уговорили. – Нет у меня сына, – сказал Пирос и дернул поводья. Верблюд двинулся на север. Другие, привязанные веревками, зашагали следом. Пирос оглянулся и махнул рукой Аларику. – Но это можно поправить позже, – добавил он. Аларик ехал позади небольшого каравана и никак не мог отделаться от мысли, что Пирос имел в виду не то, что заведет себе другую жену, молодую. На следующий день они все так же шли на север, и каждый раз, как менестрель оглядывался, он видел позади призрачный город, манящий. Он остался с Пиросом, стараясь не думать о парне, который пошел на зов, но никогда не достигнет города. Слова песни уже складывались в его голове, трагической сказки, которую хорошо петь длинными зимними ночами у пылающего очага, далеко, очень далеко от этих пустынь. Когда-нибудь он сможет спеть ее, не думая, что еще можно было сделать, чтобы у песни был другой конец.