- 1
- 2
- 3
- 4
- . . .
- последняя (33) »
Погляди на твоего котенка — как безмятежно он дремлет! Древние греки не знали колесниц, но разве они не были счастливы? Машины несут людям новое угнетение. Они только разжигают зависть и соревнование. Куда милее мне осуждаемый тобою труд землепашца! Он ближе к истине и к братству!
Барре забыл, кажется, что он только мелкий чиновник Директории. Он возомнил себя снова в клубе города Шомон. Он витийствует:
— Мы, честные якобинцы, мы против этих машин! Филипп, я люблю тебя, но истина выше дружбы. Мы против твоего изобретения. Ты напрасно спешишь брать патент. Революция в опасности, но она еще не уничтожена. Если мы победим, мы разрушим эти машины. Вместо них мы насадим рощи Жан-Жака…
Тогда Лебон, весело улыбаясь, отвечает:
— Что же! Вы не понимаете — Бонапарт поймет. Или другой. Словом — будущее.
— Но революция?..
— Да это революция и всадила в меня жажду всеобщего благоденствия и новое беспокойство. Ее душа здесь — в чертежах.
Барре не стал больше спорить. Он любил Лебона и опасался ссоры. Вздохнув, он вошел в кофейную, чтобы там выпить кувшин вина и всласть поговорить с завсегдатаями о злодейских происках гражданина Сиеса. На следующее утро он спокойно проверял свои гири. Он даже не вспомнил о каком-то хитроумном двигателе, начиненном газом.
А Филипп Лебон, торжественно сдунув пылинки со шляпы, направился в душную канцелярию, где уныло скрипели перья и где писцы вполголоса обсуждали приезд генерала Бонапарта. Он не слышал ни скрипа перьев, ни шушуканья. Грозный мотор гудел и свистел: это его машина рвалась в новый век. Филипп Лебон заявил о своем изобретении 6 вандемьера года VIII, или, по старому летоисчислению, 28 сентября 1799 года. Он изобрел газ, способный освещать и двигать машины. Так за девяносто лет до появления на парижских улицах новых, невиданных колясок в утробе человечества раздались первые робкие толчки.
Париж насмешливо посматривает на цифры календаря. Еще одно столетье!.. Париж не может больше ни увлекаться, ни осуждать. Он видел царских казаков и красную рубашку Гарибальди, песочный цилиндр Мюссе, трупы коммунаров, он видел Бальзака и Мишеля Бакунина, Тьера и Равашоля, Александра Дюма, персидского шаха, слоновье мясо во время осады и слезы маленькой Мими. Он все видел. Что же может быть впереди, кроме скучных повторений? Республике скоро тридцать лет. Она давно забыла о детских проказах. Она теперь обзаводится солидным хозяйством. Нам поможет батюшка царь. Да здравствует царь и хорошие проценты!.. Сколько говорили о царстве машин!.. Что же, машины не принесли людям ни счастья, ни гибели. Подешевели чулки и пушки, подешевела жизнь, стало немного легче разбогатеть и немного труднее управлять государством. Но в общем, «чем больше все меняется, тем больше все остается по-старому». Пусть волосатые отроки кричат о социальной революции. К сорока годам они станут если не министрами, то подагрическими адвокатами по гражданским делам, кляузниками и любителями страсбургских паштетов. Сегодня возмущенные зрители бросают тухлые яйца в картину молодого художника, завтра эту картину приобретет Люксембургский музей. Жизнь налаженна и крепка. В парке Монсо играют ребята. Они играют в войну. У них деревянные сабли, флаги и барабаны. Через пятнадцать лет нм придется прятаться в подвалы и напяливать на лица диковинные противогазы. Но они не знают об этом. Они задорно бьют в барабаны. Девятнадцатый век мирно доживает свое. Его никто не торопит. Пусть перелистывает альбомы с семейными фотографиями и невпопад бормочет о своей бурной молодости. Только вот самодвижущаяся коляска не хочет ждать. С малопочтительным грохотом она выскакивает на сонные бульвары. Старые клячи становятся на дыбы, и перепутанные дамы вытаскивают из ридикюлей пузырьки с нюхательной солью. Автомобиль движется нервически. Он прыгает как кенгуру. Он то останавливается, то неожиданно срывается с места. Он заполняет улицы отвратительным смрадом. Он громче весенней грозы. Это обыкновенный фаэтон, но лошадей отпрягли, и, повинуясь каким-то таинственным взрывам, фаэтон зловеще мечется по оскорбленным проспектам Парижа. Над автомобилями принято смеяться: до чего глупая выдумка!.. Все равно мотор испортится, и шоферу придется, рано ли, поздно ли, идти за лошадьми. Кроме того, фаэтон уродлив. Куда приятней и вернее хороший выезд!.. Над автомобилями смеются, но эти уродливые фаэтоны не дают людям покоя. О чем поют «этуали» всех кафешантанов?.. Да разумеется, об автомобиле: «Гастон умчался с ней в коляске без коней…» Танцмейстеры обучают малокровных барышень новым танцам:
2. Конец века
— Милочка, какие чудные духи! — Не правда ли? Это новинка: «Конец века». — Простите, госпожа Жильбер, фасон мне нравится, но вот эти буфы как будто чересчур экстравагантны… — Что вы говорите, госпожа Друо! Разве вы не видали последнего выпуска «Модного журнала»?.. Теперь все делают такие буфы, даже графиня Монтельяр. Это — «Конец века»… — Странные пошли теперь танцы. Не то вальс, не то галоп, не то, простите меня, вульгарный канкан. — Нет, это новый танец «Конец века». — Подумать только, до чего пало искусство! В салоне вместо живописи какая-то мазня сумасшедшего Сезанна. Ни приятного освещения, ни одухотворенности, ни хотя бы красивых красок. Мне противно говорить об этом. А поэзия!.. Разве вы не слыхали о новом гении? Как же, извольте, — господин Стефан Малларме. Один прощелыга заявил мне, что этот Малларме выше Сюлли-Прюдома! Почитайте, весьма интересно для психиатра. Так и называется: «Отступление от смысла». По-моему, это конец искусства. — Я не думаю. Просто мода — «конец века». — Клемансо-то куда хватил! Анатоль Франс примкнул к дрейфусарам. Лабори готов выкрасть документы. Это уже не судебный процесс, это скандал на всю Европу. Миллионы людей помешались из-за какого-то офицерика! — Психоз… Поветрие… «Конец века»… — Мильеран готовит нам новую Коммуну! Я видел вчера их демонстрацию. Эта песня бандита Потье! Эти толпы «керосинщиц»! Среди них один молоденький агитатор особенно опасен: некто Бриан. А правительство занимается дурацкой выставкой. Надо всем объединяться для борьбы с новыми гуннами. — Друг мой, вы немного преувеличиваете. Это не разбойники, это, скорее, денди. Они перебесятся. Прежде была «болезнь века», ну а теперь «конец века», — легонькое головокружение — и только… — А вы видали на Итальянском бульваре автомобиль? — Четыре автомобиля!.. — Одиннадцать!.. — Выставка автомобилей!.. — Это положительно конец света!.. — Нет, Это «конец века»!..Париж насмешливо посматривает на цифры календаря. Еще одно столетье!.. Париж не может больше ни увлекаться, ни осуждать. Он видел царских казаков и красную рубашку Гарибальди, песочный цилиндр Мюссе, трупы коммунаров, он видел Бальзака и Мишеля Бакунина, Тьера и Равашоля, Александра Дюма, персидского шаха, слоновье мясо во время осады и слезы маленькой Мими. Он все видел. Что же может быть впереди, кроме скучных повторений? Республике скоро тридцать лет. Она давно забыла о детских проказах. Она теперь обзаводится солидным хозяйством. Нам поможет батюшка царь. Да здравствует царь и хорошие проценты!.. Сколько говорили о царстве машин!.. Что же, машины не принесли людям ни счастья, ни гибели. Подешевели чулки и пушки, подешевела жизнь, стало немного легче разбогатеть и немного труднее управлять государством. Но в общем, «чем больше все меняется, тем больше все остается по-старому». Пусть волосатые отроки кричат о социальной революции. К сорока годам они станут если не министрами, то подагрическими адвокатами по гражданским делам, кляузниками и любителями страсбургских паштетов. Сегодня возмущенные зрители бросают тухлые яйца в картину молодого художника, завтра эту картину приобретет Люксембургский музей. Жизнь налаженна и крепка. В парке Монсо играют ребята. Они играют в войну. У них деревянные сабли, флаги и барабаны. Через пятнадцать лет нм придется прятаться в подвалы и напяливать на лица диковинные противогазы. Но они не знают об этом. Они задорно бьют в барабаны. Девятнадцатый век мирно доживает свое. Его никто не торопит. Пусть перелистывает альбомы с семейными фотографиями и невпопад бормочет о своей бурной молодости. Только вот самодвижущаяся коляска не хочет ждать. С малопочтительным грохотом она выскакивает на сонные бульвары. Старые клячи становятся на дыбы, и перепутанные дамы вытаскивают из ридикюлей пузырьки с нюхательной солью. Автомобиль движется нервически. Он прыгает как кенгуру. Он то останавливается, то неожиданно срывается с места. Он заполняет улицы отвратительным смрадом. Он громче весенней грозы. Это обыкновенный фаэтон, но лошадей отпрягли, и, повинуясь каким-то таинственным взрывам, фаэтон зловеще мечется по оскорбленным проспектам Парижа. Над автомобилями принято смеяться: до чего глупая выдумка!.. Все равно мотор испортится, и шоферу придется, рано ли, поздно ли, идти за лошадьми. Кроме того, фаэтон уродлив. Куда приятней и вернее хороший выезд!.. Над автомобилями смеются, но эти уродливые фаэтоны не дают людям покоя. О чем поют «этуали» всех кафешантанов?.. Да разумеется, об автомобиле: «Гастон умчался с ней в коляске без коней…» Танцмейстеры обучают малокровных барышень новым танцам:
- 1
- 2
- 3
- 4
- . . .
- последняя (33) »