жаждут узнать, что, собственно, здесь произошло. Доггет и сам был бы рад это узнать, но он скорее дал бы сейчас убить себя, чем допросить плачущую у него на руках женщину.

— Я сказал, ей нужна помощь!!! — снова гаркнул он.

Штаб-квартира ФБР в Куантико Несколько дней спустя

Интересно, откуда они берут такие неудобные кресла? Может, где-нибудь в недрах Пентагона есть своя оборонно-мебельная мастерская? В кабинете любого начальства стул или кресло для посетителей всегда сконструировано так, чтобы посетитель ерзал, пытаясь устроиться поудобнее, и выглядел потным, нервным, виноватым идиотом.

Агент Джон Доггет сидел неподвижно, храня на лице официальную вежливую мину. Замдиректора Кёрш нарочито неспешно дочитал его отчет и взялся за фотографии. Брезгливо поморщился, увидев лужу ядовито-зеленой субстанции крупным планом, агента Ландау с раздавленным кадыком, Уолтера Скиннера в ненамного лучшем состоянии. Да, тут Доггет не мог с ним не согласиться — обилием вещественных доказательств его отчет не страдал. Но теперь Доггет знал, что иначе и быть не могло. Все «Секретные материалы» грешили хроническим дефицитом улик — просто потому, что их главные подозреваемые обладали сверхъестественными способностями, и ничем не брезговали, чтобы замести следы. Это был серьезный противник. И этот противник уже бросил вызов агенту Джону Доггету. Джон Доггет не был намерен отступать. Посмотрим, что скажет заместитель директора.

— Вам повезло, что все это произошло в больнице, — сказал Керш.

— Да, сэр, — вежливо, но без малейшего заискивания признал Доггет. — Нам повезло.

Помолчали. Керш, по-видимому, ждал устных объяснений и оправданий. Не дождался.

— Я так понимаю, причиной этого явления, — он кивнул на фотографию зеленой лужи, — были какие-то медицинские препараты? Возможно, что-то новое, экспериментальное?

Доггет подавил улыбку. Ему действительно стало весело. Спасибо Скиннеру, как-то все теперь совершенно в другом свете видится. Вот Кершу надо — пусть он и выкручивается, думает, что сказать, городит глупости насчет медицинских препаратов. А к нам так просто не подъедешь.

— Это еще не установлено, сэр, — вежливо ответил он.

— Здесь еще многое не установлено! — повысил голос заместитель директора. — В том числе местонахождение Молдера.

Доггет предпочел промолчать.

— Но некоторые из ваших так называемых «фактов», — Керш принялся листать отчет Доггета, — например, человек, который упал со скалы и преспокойно убежал по своим делам, или неизвестный, который чуть не задушил агента и провалился сквозь землю… — Керш презрительно фыркнул. — Так вот, от этих пунктов в вашем отчете, агент Доггет, за версту несет паршивой фантастикой.

— Вы хотите сказать, «Секретными материалами»? — все с той же каменно-вежливой миной уточнил Доггет.

Не будь Керш чернокожим, он бы позеленел. Доггет решил закрепить успех.

— Но ведь вы на это и рассчитывали, сэр, — спокойно констатировал он, — когда поручали мне это дело. Вы знали, что мне придется либо оперировать категориями «Секретных материалов», либо провалить задание, не так ли?

Доггет искренне веселился, наблюдая, с каким усилием господин заместитель директора загоняет желчь обратно в печенку.

— Здесь я задаю вопросы, агент Доггет, — наконец произнес Керш, взяв себя в руки. — А вы должны дать мне ответы, — он вернул Доггету пачку фотографий, — И не возвращайтесь, пока не найдете их.

А вот этого Доггет не ожидал.

Он вежливо попрощался и покинул кабинет начальника. Шел по коридорам, коротким кивком приветствовал знакомых. Выпил чашку кофе. Потом еще одну. И еще. Впервые в жизни пожалел, что не курит.

Потому что время шло, а он все никак не мог привыкнуть.

Ему поручили вести расследования, связанные с «Секретными материалами».

Нет, ему не померещилось, слово Керша нужно понимать именно так. Со дня на день выйдет официальный приказ в письменной форме. Его прикомандируют к Скалли. Или Скалли к нему. Они будут вместе искать Молдера и прочих зеленых человечков.

А почему бы и нет?

Вот только зачем это Кершу? По-прежнему надеется на провал Доггета? Вряд ли. Это не в традициях замдиректора — использовать один и тот же трюк дважды. Тогда зачем?

Так ничего и не придумав, он решил заняться делами и отправился покупать открытку.

Скалли снова задремала. В больнице все равно больше нечего было делать, кроме как спать. В кои веки представился шанс выспаться. Неглубокая, болезненная дрема была хороша одним — ничего не снилось. Еще пару дней, может, чуть дольше можно было просто отдаваться на волю усталости и ни о чем не думать. Потом ей снова понадобятся все силы и все ее мужество.

Проснулась она оттого, что что-то тонкое, картонное легло в ее руку, безвольно лежащую поверх одеяла. С трудом разлепила опухшие веки — открытка. Стандартная открытка с пожеланиями скорейшего выздоровления, отпечатанными витиеватыми золотыми буковками. Бледно-лиловые цветочки на обложке. Глупо… и трогательно.

Скалли подняла взгляд. У ее постели сидел агент Джон Доггет. Сидел и изо всех сил старался не выдать смущения, отчего выглядел еще трогательнее. Выражение дружеского участия на его грубовато-мужественной физиономии смотрелось весьма непривычно. Чувствовалось, что только многолетняя самодисциплина удерживала его от дурацких жестов вроде растерянного почесывания брови или виноватого ковыряния в ладошке.

Скалли почему-то сразу пожалела, что стул для посетителей стоит справа от ее постели — на подбородке справа красовался огромный, изжелта-лиловый синячина плюс корка запекшейся крови. Да и отек на лице еще не спал.

Словом, физиономия, как у алкоголика, сверзившегося с лестницы. Косметики ноль, волосы уже неделю не мыты… Господи, какие глупости в голову лезут.

— Мой отец говорил, — начал Доггет вместо приветствия, — что важен не победитель или побежденный — в первую очередь надо идти к тому, кто больше всех пострадал.

— Вы пытаетесь меня ободрить? — спросила Скалли.

Доггет смутился еще больше, чуть порозовел ушами и, не выдержав испытания на дружеское участие, спрятался за привычной деловой маской.

— Я ведь так и не увидел вашего оппонента, агент Скалли.

— И не увидите, — равнодушно сказала она. Неужели он так и не понял? Ведь он же на самом деле не глуп, просто слишком привык к рамкам обыденных представлений. Но умный человек тем и отличается от самонадеянного идиота, что рано или поздно умеет признавать свои ошибки, хотя бы под жестким давлением