озлобления, но старику казалось: встреть он на берегу пограничный наряд, ему стало бы легче…
У пещеры Мирон Акимыч повернул обратно. Что будет, когда сын не найдёт затопленной лодки, об этом старик не хотел думать. Одно ему было ясно: сына он потеряет навсегда.
Подавленный событиями минувших суток, он не сразу заметил, что навстречу ему, ломаясь о прибрежные валуны, наползая на них, двигались две огромные тени. Странно, но Мирон Акимыч узнал по тени майора Каримова. Он остановился, словно боясь наступить на эту тень.
Каримов и Бажич сделали вид, что удивлены неожиданной встречей.
— Чего вам не спится, Мирон Акимыч? — спросил Каримов и добавил как бы между прочим: — Не полагается ночью ходить по берегу, вы это отлично знаете…
— Знаю… Бессонница проклятая замучила. А как посижу на берегу, послушаю волну, мне вроде и легче…
— Пожилых бессонница всегда мучит, — заметил Бажич.
— Может, теперь и усну, — сказал старик. — А вам, вижу, тоже не спится…
— На это мы, слава богу, не жалуемся. Обойдём участок и на боковую, — ответил Каримов. Теперь он убедился, что Миров был прав. Нарушитель собирается ночью бежать и выслал старика в разведку проверить, нет ли на берегу пограничников. И то, что любопытный старик, который вчера интересовался, пойман ли бандит, сейчас держится так, словно никогда и не слыхал о нарушителе, убедило лучше всяких доказательств, что Пряхин и нарушитель связаны между собою.
— Спокойной вам ночи, — сказал старик.
— Спокойной, — ответил коротко Каримов.
И они разошлись в разные стороны.
Мирон Акимыч миновал Тюлень-камень и стал подыматься к дому. Каримов сказал: «Обойдём участок и на боковую», но Пряхин не поверил ему. С каких это пор такие начальники стали сами делать обход по всему берегу? Нет, он, Пряхин, тоже кое-что в пограничных делах смекает! Каримов торчит на берегу потому, что будет важное дело, — это яснее ясного. И опять Мирон Акимыч подумал: «Не знают пограничники, что Пётр у меня… Если отсидится недели две-три, тогда ему удастся скрыться… Господи, почему его пуля пощадила!» Тупая боль в груди заставляла его часто останавливаться, болела раненная в гражданскую войну нога. Прихрамывая, старик поднялся по размытой дождём тропе и медленно, словно каждый шаг причинял ему невыносимую боль, побрёл к дому. Пётр ждал в сенях. — Ну что? — Старик не узнал его сиплого голоса. — Берег чист? Можно идти? Чего молчишь? Мирон Акимыч прислонился к косяку, ему казалось, что сейчас он упадёт замертво здесь, у порога. А чужой голос сипел из тёмных сеней: — Чего ты молчишь? Время уходит! Берег чист? Говори! — Чист! — выдохнул старик, чувствуя, как проваливается под ногами пол. — Берег чист! Иди! Из последних сил он толкнул дверь на улицу, Пётр шагнул за порог, и старик увидел, как с высокого чёрного неба упала в море раскалённая злая звезда…
* * *
Мирон Акимыч миновал Тюлень-камень и стал подыматься к дому. Каримов сказал: «Обойдём участок и на боковую», но Пряхин не поверил ему. С каких это пор такие начальники стали сами делать обход по всему берегу? Нет, он, Пряхин, тоже кое-что в пограничных делах смекает! Каримов торчит на берегу потому, что будет важное дело, — это яснее ясного. И опять Мирон Акимыч подумал: «Не знают пограничники, что Пётр у меня… Если отсидится недели две-три, тогда ему удастся скрыться… Господи, почему его пуля пощадила!» Тупая боль в груди заставляла его часто останавливаться, болела раненная в гражданскую войну нога. Прихрамывая, старик поднялся по размытой дождём тропе и медленно, словно каждый шаг причинял ему невыносимую боль, побрёл к дому. Пётр ждал в сенях. — Ну что? — Старик не узнал его сиплого голоса. — Берег чист? Можно идти? Чего молчишь? Мирон Акимыч прислонился к косяку, ему казалось, что сейчас он упадёт замертво здесь, у порога. А чужой голос сипел из тёмных сеней: — Чего ты молчишь? Время уходит! Берег чист? Говори! — Чист! — выдохнул старик, чувствуя, как проваливается под ногами пол. — Берег чист! Иди! Из последних сил он толкнул дверь на улицу, Пётр шагнул за порог, и старик увидел, как с высокого чёрного неба упала в море раскалённая злая звезда…