К. А. Кумпан Институт истории искусств на рубеже 1920–1930-х гг

Цель настоящей работы — реконструировать по сохранившимся документам последний малоизвестный период «трудов и дней» Института Истории Искусств^[1] и процесс его «ликвидации».

Сведения об этом Институте, особая роль которого в культурной жизни Петербурга 1920-х годов широко известна, основывались в первую очередь на мемуарных источниках, появлявшихся в эмигрантской (с 1960-х гг.) и советской (с 1970-х гг.) печати. Следует заметить, что о последних годах существования Института и о его ликвидации в указанных воспоминаниях не говорится, что вполне объяснимо. Мемуары о нем стали публиковаться в 1970-е годы, когда писать о разгроме одного из лучших научно-учебных заведений считалось цензурно «неудобным»^[2]. В дипломатичной форме об этом упоминается только в воспоминаниях А. В. Федорова^[3], где уничтожение Государственного института истории искусств названо официальным термином «реорганизация». И лишь в опубликованных в 1990 году мемуарах Л. Я. Гинзбург, специально посвященных Институту, впервые прямо говорится о целенаправленной ликвидации: «В конце 20-х годов начались гонения на ГИИИ, а к 30-му году Институт был окончательно разгромлен и уничтожен в качестве „гнезда формализма“»^[4].

Первой и единственной попыткой воссоздать историю ГИИИ и сообщить какие-то сведения о его ликвидации была статья Любови Шаповаловой^[5]. Правда, в ней излагается не столько история Института, сколько история формальной школы на Словесном отделении Института. Статья построена с привлечением работ формалистов, прессы того времени и ранних исследований (В. Эрлих и Г. Струве), а также мемуаров В. П. Зубова, касающихся первых лет существования Института^[6]. Сведения же о ликвидации ГИИИ базируются на погромной статье в «Литературной энциклопедии» (т. 4. М., 1930), с присущими тому времени огульными обвинениями, и на некоторых сведениях, устно сообщенных не названным в исследовании информантом (возможно, В. А. Кавериным). С его слов, Институт был распущен за формализм в один из последних дней ноября 1929 года по распоряжению некой комиссии, возглавляемой С. А. Малаховым^[7]. Но и эта причина, и названная дата, и указанное распоряжение являются результатом исторической коллективной аберрации памяти.

Чтобы восстановить реальную историю ГИИИ и уточнить настоящие причины его «разгрома», необходимо обратиться к архивным документам.

Прежде всего это документы, которые отложились в канцелярии Института — протоколы заседаний Президиума и Ученого совета, заседаний разных отделов и комитетов, стенограммы и протоколы научных заседаний и собраний, отчеты и производственные планы и т. д. Они предназначались для отправки «по начальству» и фиксировали (с той или иной степенью достоверности) внутреннюю жизнь Института. Этот огромный корпус документов, сохранившийся в ЦГАЛИ СПб. в виде архива ГИИИ (ф. 82) и архива ВГКИ (Высших государственных курсов искусствоведения при ГИИИ — ф. 59)^[8], в настоящей статье использован выборочно: привлекались лишь те материалы, где речь идет о последних годах Института. Сюда же относятся, так сказать, «внешние» официальные документы — циркуляры советских чиновников различных рангов и ведомств: рескрипты, разнарядки и прочие распоряжения, поступавшие в Институт. Часть этих документов хранится в указанных фондах Института и Курсов, а часть, в том числе общие циркуляры по различным подразделениям Наркомпроса и специальные документы комиссий по проверке и по ликвидации ГИИИ, были выявлены в ГА РФ (Москва) — в фондах: Главнауки (ф. 2307), Главпрофобра (ф. 1565), Наркомпроса (ф. 2306, 2307), ГУСа (ф. 298), Российской ассоциации научно-исследовательских институтов (РАНИОН, ф. 4655), Комиссии НК РКИ (ф. 406) и СНК РСФСР (ф. 259). Следует отметить, что довоенные государственные и партийные архивы, в частности архивы наркоматов, серьезно пострадали, подвергаясь целенаправленному уничтожению перед наступлением немцев на Москву.

К третьей группе материалов относятся в какой-то части опубликованные документы, описывающие жизнь Института «изнутри» (дневники, письма и т. д.), которые особенно ценны тем, что помогают дешифровать официальные документы^[9]. Следует заметить, что многие из сотрудников и студентов Института, также, впрочем, как и большинство лиц, участвовавших в его разгроме и ликвидации, прошли через проработки, аресты и сталинские лагеря, и их архивы в большинстве своем пропали. В сохранившихся же личных архивах людей, причастных к Институту, материалы по ГИИИ, особенно касающиеся его чистки, реорганизации и ликвидации, как правило, отсутствуют. Кроме того, некоторые архивы не поступили в государственные учреждения, другие еще не обработаны, а ряд фондов, в частности известных институтских деятелей, оказались в настоящее время закрыты. Дальнейшие поиски и выявление архивных материалов по Институту еще требуют серьезных усилий. Таким образом, настоящая работа далеко не исчерпывает заявленную тему. По мере дальнейших разысканий гипотетически высказанные в ней соображения будут корректироваться, а факты пополняться.

Серьезным подспорьем для нашей работы явилась фундаментальная двухтомная монография П. А. Дружинина «Идеология и филология: Ленинград, 1940-е годы. Документальное исследование» (Т. 1–2. М.: Новое литературное обозрение, 2012), вышедшая после появления электронного препринта нашей статьи (http://www.pushkinskijdom.ru/Default.aspx?tabid=10460). Она представляет собой впечатляющий свод эмпирического материала, воссоздающего с максимальной полнотой механизм превращения в послевоенные годы филологических и — шире — гуманитарных наук в «отрасль политсхоластики». Мы ставим перед собой более скромную задачу — на локальном материале (разгром одного института) и менее полном (в силу меньшей сохранности документов) проследить, каким образом происходило удушение гуманитарной науки в предыдущий период советской истории.

* * *

В силу объективных причин тотальное наступление на науку началось несколько позже, чем на остальные сферы материальной и духовной жизни Советского государства. Механизм ломки существующей системы академических и научных учреждений был запущен на полную мощь лишь на рубеже 1920–1930-х годов. Из дореволюционных научных центров в первую очередь реорганизации подверглись вузы, поскольку идея ослабить влияние «буржуазных» профессоров на студентов зародилась сразу по окончании Гражданской войны. Сюда относится реформа управления вузами (новый устав 1921 года), с запретом свободных выборов профессоров,