Фриц Лейбер Шизофреник Джимми

Охота за ведьмами занятие сегодня не популярное. Если ведьма не оказывается коммунистом — охотнику приходится туго. Тем не менее сегодня, как и в средние века, если честный человек распознает настоящую ведьму — современный эквивалент, соответствующий научным стандартам, — он должен тут же сразить монстра в интересах общества, не считаясь с ценой, которую ему придется за это заплатить.

Вот почему я убил своего друга Джеймса Бингэма Уолша, художника-портретиста и дизайнера по интерьеру. Он не покончил с собой, но и не случайно сорвался с обрыва каньона Латиго в горах Санта Моника. Я столкнул его своим маленьким «эм-джи»^[1].

О, моя машина его не коснулась, нет, хотя вполне могла бы — я шел на вынужденный риск. Но в конце концов он отреагировал именно так, как я рассчитывал: впал в бессмысленную панику, пытаясь избежать явной опасности, вероятной боли.

Я остановил машину точно в десяти футах от обрыва, вышел и подошел к самому краю, чтобы бросить снисходительный взгляд вниз, как это всегда делал он. (Он любил говаривать: «Старый скульптор ткнул палец в камень достаточно глубоко, не правда ли?») Пока он глядел на извивающуюся, подернутую дымкой долину и вершины холмов, походившие на облаченных в каменные панцири чудовищ, я тихо включил низшую передачу. Затем мягко окликнул его и, когда он повернулся, улыбнулся ему и рванул машину на добрые десять футов вперед, думая о своей сестре Элис и глядя прямо на его проклятый зеленый галстук. Я был очень точен. Еще два дюйма — и передние колеса зависли бы над краем пропасти.

Он мог застыть, и тогда я бы столкнул его, причинив дополнительные увечья, объяснить которые было бы трудно или наоборот — слишком легко. В ином случае, отреагируй Джеми мгновенно, он мог отскочить в сторону или даже вспрыгнуть на капот машины — с его романтической безрассудностью он вполне мог бы сделать это, рискнув предположить, что я не собираюсь погибать вместе с ним.

Но ничего этого он не сделал. Вместо этого он отпрянул назад в огромное пустое пространство над игрушечной долиной, чтобы уберечься от конкретной, видимой опасности. Когда он сделал это, не выдержав последнего испытания, мне показалось, что он за одно мгновенье утратил всю свою черную власть надо мной, превратился в картонного человечка, призрака, какой-то миг безумно глядящего на меня из бездонного пространства перед капотом «эм-джи» прежде, чем сила земного притяжения утащила его.

Мозг — очень странная вещь, в нем есть свои любопытные «белые пятна». Мой мозг был настолько полон мыслями, что тотчас уничтожил всякую память о Джеми, так, что даже не воспринял глухой стук упавшего тела, хотя я отчетливо слышал отдаленное постукивание булыжников о скалистые выступы обрыва.

Я сидел там, спокойный и хладнокровный, вспоминая о двух женах Джеми, о моей сестре Элис, о пяти других женщинах, о полудюжине его близких друзей-мужчин и обо всех остальных жертвах, чьих имен я никогда не узнаю. Мне подумалось: интересно, стали бы они аплодировать в своих государственных домах для умалишенных и частных санаториях, узнав, что я только что отплатил человеку, отправившему их туда? Я не мог ответить на этот вопрос — ведь некоторые люди любят своих губителей, — но я твердо знал, что теперь, по крайней мере, у них не будет неприятностей и им больше не придется терпеть доброжелательные и бесполезные визиты Джеми с его яркими галстуками и бормотаньем по поводу цвета личности. Вся эта галстучная пестрота, знаете ли, была первой вещью, которая свела нас с Джеми, — я вспомнил, как он говорил Элис, что зеленый был «ее цветом», а затем приходил в зеленом галстуке навестить ее в сумасшедшем доме. Позже я обнаружил такую же «галстучную» связь (ха!) с другими его жертвами, только цвет всегда был разным — у каждого свой. По словам Джеми, это было связано с «атмосферой мозга». Моим цветом, как он часто говорил, был голубой. Голубой, как безоблачное небо над Латиго.

Я поежился, улыбнулся, вытер со лба холодный пот, затем дал задний ход и уехал. Это был конец всей истории. Мне никогда не пришлось объясняться с полицией. Я просто никак не был связан с этим делом.

Таким образом, Джеми Уолш ушел из этой жизни, не оказав никакого сопротивления. Он ушел от нас как человек, который следует за капельдинером^[2], не задавая никаких вопросов, в то время, как тот направляющим движением мягко похлопывает его по плечу.

Но, может, Джеми и не ожидал никакого нападения? Может, просто не знал, каким страшным злом был? Не понимал, что он — «ведьма»? Эту возможность я тоже должен учитывать. Для меня ведьма — современная, настоящая ведьма, — это человек, несущий безумие, человек, заражающий других этим безумием или смертельным психозом, но не проявляющий при этом никаких симптомов, человек, который может быть абсолютно здоров по результатам психиатрических тестов, но который, тем не менее, несет в потоке своего разума вирусы сумасшествия.

Это абсолютно логично, если подумать. Медицинская наука признает существование переносчиков физических заболеваний — совершенно здоровых людей, которые распространяют микробы, скажем, туберкулеза или брюшного тифа. Они обладают иммунитетом, их организм имеет хорошую сопротивляемость, но большинство из тех, с кем они входят в контакт — беззащитны. Тифозная Мери — повариха, вновь и вновь заражавшая сотни людей — известный тому пример.

Исходя из этих рассуждений, Джеми Бингем Уолш должен был быть известен как Шизофреник Джимми. Люди, с которыми он вступал в близкий контакт, кончали раздвоением личности и начинали жить в придуманных мирах. Я втайне считал его Шизофреником Джимми несколько лет, пока не обрел мужество и полную уверенность в своей правоте, которые позволили мне стереть его с лица земли. Носитель безумия, обладающий к нему иммунитетом, является таким же научным феноменом, как и носитель туберкулеза, невосприимчивый к палочке Коха.

Большинство из нас способно опознать носителя безумия, когда он действует на государственном или международном уровне. Никто не станет отрицать, что таким носителем был Гитлер, распространявший безумие среди своих последователей и обретший со временем такую власть, что ни один сумасшедший дом не в силах был удержать его. Ленин был более утонченным и, следовательно, лучшим примером кажущегося здоровым человека, чье сумасшествие в полной мере проявилось среди его последователей. И, конечно же, такой носитель существовал и в нашей