вздрагивала, сарлакк корчился от боли. Фетт закинул руку за спину, отстегнул гранатомет, самое смертоносное оружие из всего арсенала.

Стоя посреди пламени, сгорая заживо, Боба Фетт поднял оружие и выстрелил в потолок и бросился ничком в пылающую смесь кислоты и ракетного топлива.

Взрыв разорвал мир на части. Ударная волна вжала Фетта в огонь, левая рука оказалась под неправильным углом, и, обрушившись вниз, охотник услышал отчетливый хруст. Пришла боль, подобная вспышке чистого белого пламени, и Боба Фетт понял, что все-таки проиграл, что теперь он умрет, как все прочие до него, зато он обменял долгую смерть от желудочной кислоты на быструю в погребальном костре…

Сверху посыпался песок.

Прошло время, Боба Фетт понял, что все еще жив. Он заставил себя сесть и оглядеться. Пламя не унялось, вдалеке громко щелкали щупальца, но здесь, где он сидел, было тихо.

Левая рука бесполезным грузом болталась вдоль тела. Наверху стояла ночь, в туннеле было темно, но охотник знал, куда идти, чтобы вернуться в центральную камеру, к шахте, что ведет на поверхность… в центральную камеру, где висит Сусейо, где ждет его разгневанный сарлакк и в нетерпении стегает щупальцами по стенкам.

По шлему шуршал песок. Боба Фетт поднял голову.

Темнота.

Не двигаясь с места, Боба Фетт дотянулся до гранатомета. Оставалось еще две гранаты из трех.

Одну из них он запустил в темноту над головой. Пришлось выкапывать самого себя из лавины песка, обрушившейся на него. Охотник постоял у подножия образовавшегося небольшого холма, глядя в темноту, и… начал раздеваться. Доспехи теперь бесполезны — изъеденные кислотой, потрескавшиеся, обгоревшие. Хорошо, что они сломались, так легче их стаскивать. Он чуть было не грохнулся в обморок, снимая кирасу; левая рука была сломана, возможно в двух местах, ожоги начинали давать о себе знать.

Процесс занял время, но он выбрался из доспехов и, борясь с головокружением и слабостью, полез наверх по осыпающемуся склону. Третья граната ушла в темноту. Волна песка, которая захлестнула его на этот раз, поволокла, погребла под собой, была невероятна. Больше всего борьба с ней напоминала плавание. Песок засыпал охотника, скребя по обнаженному телу. Воздух оставался только в шлеме, который Фетт снять не успел. Охотник барахтался, разгребая песок обеими руками, и сломанной, и здоровой, охваченный страхом смерти, который давал ему нужные силы. ..

Ладонь скользнула по пустоте. Последний рывок. Боба Фетт сорвал с головы шлем и понял, что дышит холодным ночным воздухом Татуина, что стоит на коленях посреди Дюнного моря, на краю Великого провала Каркун — — в тысячах километрах от кого-либо и чего-либо.

Живой.

Год спустя.

Он вернулся на Татуин.

«Раб-2» спустился с орбиты и завис над Великим провалом Каркун посреди Дюнного моря. Подобный солнцу огонь, вырывающийся из дюз, превратил ночную пустыню в костер.

«Раб-2» опускался на огненном выхлопе точно на глотку сарлакка. Волна боли, окатившая его в ответ, на вкус была сходна с выдержанным вином. Закрыв глаза, охотник все равно видел, как центральную камеру, где висел Сусейо, заполняет обжигающий воздух, как стекает в зев твари расплавленный песок.

Это ты?

— Верно.

Посреди оглушающей боли Боба Фетт почувствовал нечто похожее на облегчение.

Ты освобождаешь меня от долгого цикла.

«Раб-2» повисел над провалом, а затем сместился и сел рядом с ним, метрах в пятидесяти от края — так, чтобы его не достали обожженные извивающиеся щупальца. Боль и смятение Сусейо тронули охотника.

Откуда в тебе милосердие?

Под надежной защитой мандалорского шлема Боба Фетт улыбнулся. Не резать же такого замечательного барва из-за одного холодца.

Ясно… Значит, мы сноба увидимся?

— Это точно, — сказал Боба Фетт. — Можешь рассчитывать.

Руки охотника заплясали над пультом.

Заработали двигатели, свет еше раз омыл Великий провал Карукн…

А затем темный призрак растворился в ночи.