нападений за три дня! Наши фармацевты не справляются. Надо в центр ехать. И солдат выбивать — пусть зачистку делают, иначе до следующей весны не дотянем.

Отыграл последний аккорд, и патефон зашипел, словно выпуская пар. Лицо Дмитрия Юрьевича разгладилось.

— А этот, Игорь Смолин, не Инги ли муж?

Денис кивнул и насупился: его всегда раздражала привычка главврача задавать вопросы, ответы на которые тот знал заранее.

— Я надеюсь, ничего личного, Денис? — сунул палец в старую рану Дмитрий Юрьевич и уколол взглядом.

— Да как ты такое можешь говорить-то, дядь Дима! — вскинулся Денис. — В какой бы дом я ни вошел, я войду туда для пользы больного, будучи далек от всякого намеренного и пагубного, особенно от…

— Да не надо мне Гиппократа цитировать, мальчик, — махнул рукой главврач. — На вот лучше, — он пошарил в ящике стола и протянул упаковку ампул. — Из старых запасов еще, довоенные. Сейчас таких не делают. Сейчас дерьмо, я тебе скажу, делают, а не антибиотики.

— С чего такая щедрость, дядь Дим? — поджал губы Денис, но коробочку взял.

— Ты ж мне как сын. Считай, и она почти родня, — лукаво улыбнулся старик. — Да и если по совести: не уведи ее Игорь у тебя, разве был бы ты сейчас Железным Доктором?

Денис молчал, барабаня кончиками пальцев по драгоценной коробочке.

— Впрочем, сориентируешься по обстановке. Может, и не пригодится тебе мой подарок, — главврач снова откинулся на спинку стула и прикрыл глаза. — Денис, поставь еще раз, будь добр.

Железный Доктор поднялся и прошаркал в дальний угол.

«Утомленное солнце нежно с морем прощалось», — захрипел оживший патефон.

* * *

«В этот час ты призналась, что нет любви», — назойливо скрипело в голове.

Солнце клонилось к горизонту. Мазало багряным ели вдоль дороги, вялило наглые одуванчики, желтеющие в трещинах асфальта.

Брат Олег осмотрел лежащий на обочине ржавый автобус и помахал рукой, мол, все чисто, можно ехать. Брат Виктор поставил автомат на предохранитель и вскочил в седло:

— Едемте, доктор Денис. Часа через два отворотка будет налево, а за ней блокпост. Там и заночуем.

Денис ухмыльнулся. Да, отворотка и столб с гнутой выщербленной дождями табличкой. Двести пятый километр. И до поселка Новый останется всего ничего.

— Останавливаться не будем. Мы и так опаздываем, — Денис дал пятками по бокам лошади.

Братья с Железным Доктором спорить не стали.

«В этот час ты призналась, что нет любви», — набило оскомину.

Неосторожное слово упало искрой, вскипятило молодую, и без того горячую, кровь. Хотелось крикнуть: «Ты еще пожалеешь!» Хотелось стать лучше, стать значимее, сильнее, чем он. Приехать на белом коне в белых одеждах. Выслушать стенания, утереть слезы и простить. Обнять, увезти с собой. Жить долго и счастливо. И принять роды, но своего, а не Игоря, ребенка. Не вышло. Не получилось. Он стал Железным Доктором, пустым внутри и холодным снаружи. Как скальпель, удаляющий опухоль: острый, точный, приносящий боль во имя очищения.

«Нежно с морем прощалось».

— А откуда это у тебя? — прохладные пальчики коснулись ожогов на разгоряченной коже.

— О, это старая и страшная история, — Денис сграбастал Ингу в охапку и приник губами к трепещущей жилке на виске.

— Ну Денька! — забарабанила Инга ладошками по спине. — Ну расскажи!

Денис улегся на живот, вытянул из ее волос запутавшуюся соломинку:

— Да чего тут рассказывать-то? Когда я был маленький, на Новый напали грязные. Пожгли все. Отец пытался их остановить, но не смог. А меня доктор Дмитрий из пожара вытащил, выходил. — Денис закусил соломинку. — Говорит, повезло мне, живучий я.

— Что-то я не помню такого, — нахмурилась Инга. — Выдумал, небось?

Денис резко сел и выплюнул сухую травинку:

— Вы когда в Новый приехали? А я тут родился! Мне отец сам клеймо ставил, — ткнул он пальцем в предплечье.

— Ну чего ты взбеленился, милый, — Инга обняла за шею, прижалась щекой.

Денис насупился:

— Убили тогда многих. И отца моего. А мать умом повредилась. Молчит все время. И плачет. Мало кто помнит о том дне. Я и сам не помню. Мне года полтора тогда было.

«Вот такая история, мой мальчик. А отец твой погиб, как настоящий доктор».

«Утомленное солнце».

«Жаль, отец не видит тебя, Денис. Он бы тобой гордился».

«Нежно с морем прощалось».

Кавалькада свернула на проселочную дорогу, и лошади пошли рысью. Дорога петляла знакомыми с детства поворотами. Мохнатые мшистые ели скрипели под цокот копыт, сливались в вечернем сумраке в монолитный коридор.

Вдалеке забрезжил огонек блокпоста. Медленно надвигалась башня смотровой площадки. Выплывал из серого марева опутанный колючей проволокой полосатый шлагбаум.

Из домика появилась фигура и приветливо взмахнула.

Брат Олег привстал на стременах и сложил ладони рупором:

— Будь здоров, брат Семен!

Человек еще раз махнул рукой. Олег, чуть оторвавшийся от остальных, вдруг резко развернулся и заорал:

— Назад!

Тут же расцвела и потухла на вышке розочка выстрела. Бухнуло, чавкнуло, лошадь брата Виктора заржала, встала на дыбы и, колотя копытами воздух, повалилась на бок.

Денис оглянулся и увидел, как успевший соскочить медбрат лупит короткими очередями по высыпавшим из леса теням. Тени спотыкались, наталкиваясь на свинец, падали, но их место спешили занять другие. Денис выдернул пистолет и начал отсчитывать выстрелы. За спиной залязгал второй автомат — от блокпоста тоже бежали грязные. Совсем рядом взвизгнула одна пуля с вышки. Брат Олег высадил рожок по стрелку и вскочил в седло:

— За мной, доктор!

— Идите, — вставил вторую обойму брат Виктор. Денис прицелился между блестящих глазенок на покрытом бурой шерстью лице и нажал спуск. Самый прыткий из нападающих опрокинулся навзничь. Следующих положил медбрат.

— Смотри, чтобы им ствол не достался, — натянул поводья Денис.

— У меня граната есть, — как-то даже задорно бросил Виктор и отвернулся.

Железный Доктор мигом представил, как брат тянет чеку и обнимает автомат, крепко прижав ствольной коробкой ребристое тело лимонки к животу.

Денис нажал на спуск еще раз, последний, и пришпорил коня. Брат Олег уже отодвинул колючку с дороги и ждал доктора.

Под сухие хлопки автомата они вырвались на опушку. Когда до обитых оцинковкой ворот поселка оставалось метров пятьдесят, в лесу ухнуло и стихло.

* * *

В доме пахло ромашкой, малиной, брусничным листом и медвежьим жиром. А еще — немытым телом и спиртом. Сквозь все это пробивался