поселений — только станица Чернореченская да крошечный хутор Поповский. Впрочем, стоит Николаевская не на самом Тереке. Лет тридцать пять назад станица была расположена вблизи Терека, на бугре, опоясанном заболоченными ручьями. Сквозные ветры, малярия, отсутствие вблизи питьевой воды донимали казаков. Мерли дети, тряслись в лихорадке бабы. И добились казаки высочайшего соблаговоления на новое обоснование по одному из крупных притоков Терека — Урсдону, или, как они по-своему окрестили его, Белоречке. Новое место пришлось от старого всего верстах в пяти, но разнилось от него основательно. Здесь затишек — цепь Кавказских отрогов с запада и юга прикрывала — и воды вдоволь, и степь плодородна.

Потянулись обозы переселенцев, тащивших не только скарб и детей, но целые хаты, разобранные по частям. На старом месте лишь рвы да острова осиротелой сирени остались. Сирень с годами разрослась в целые рощи, навсегда отметив место старой станицы.

Верстах в семи от новой станицы, вверх по течению Белой, раскинулось ближайшее осетинское село Христиановское — центр той части территории Осетии, которая называется Дигорией. Население здесь в основ-ном крещеное и, вопреки колонизаторской политике царизма, с простыми казаками всегда стремилось жить в мире.

До Христаановского так близко, что в вёдро видны, как на ладони, крайние его дворы. За Христиановским еще ряд плоскостных осетинских сел, а за ними туманятся горы, розовые на рассвете, лиловозолотистые на закате. Там, по склонам, гнездятся селения горных осетин. Казаки бывали там редко, разве что заблудившись во время охоты или заехав по торговым делам.

К северу от Николаевской, на одном из извилистых притоков Терека — другая казачья станица, Змейская, а северо-восточней — железнодорожная станция с осетинским названием Дарг-Кох; к востоку — Владикавказ, а на пути к нему — еще кордон казачьих станиц: Ардон, лишь улочкой отделенный от одноименного осетинского селения, и Архонка. Можно ехать и в объезд, через осетинское село Гизель… Ну, а на запад прямых дорог от Николаевской нет; сразу же за ее спиной тянется к Главному хребту цепь крупных полулысых плодородных бугров — конечные отроги Кабардино-Сунженского хребта. За ними направо зеленеет густыми лесами холмистое урочище Муртазата, налево скатертью стелется тучный черноземный Силтанук — владения осетинских феодальных фамилий, состоящих на русской службе. Еще дальше, за слезно-прозрачным Урухом, в голубых туманах теснится гористая Балкария. У подножья Сунженских бугров течет быстрая шумная речка Дур-Дур, которая сливается с Белой в каких-нибудь десятках метров от впадения той в Терек. Вершины бугров кое-где ершатся лесом; крупным зеленым курпеем покрыты и склоны многочисленных балок, прорезающих хребет. Остальная земля там пестрит тучными полосами казачьей кукурузы и пшеницы. Осетинам на бугры — ни до земли, ни до леса — доступа нет. Им оставлены каменистые долины речек, малодоступный в больших горах лес. А там все лучшее, мал-мальски удобное, отмечено городьбой осетинских владетельных фамилий — Тугановых, Кубатиевых, Караджаевых, Дударовых. Простой осетин землю в аренду берет то у казаков, то у своих баделят и алдар,^[1] сено косит в горах, на лугах, висящих «ад бездной, за дровами ездит туда же…

В то утро, когда Антон Литвийко, погрузив убитого на занятую у Никлята бричку, двинулся в свой печальный путь, ползли по земле холодные и густые, будто слежавшиеся за ночь туманы. Кое-где в прорывах желтел позолоченный осенью лес. На юге не было даже признака гор — плотный туман поглотил Кавказский хребет. Зато нежно лиловел восток, обещая погожий день. Остро и тягуче скрежетали о гальку колеса Антоновой брички. По обочинам дороги в желтых бурьянах тускло-свинцово светилась роса. В воздухе стоял гнетущий душу холодок. Антон всей спиной ощущал лежавший позади него труп…

На нихасе,^[2] несмотря на ранний час, сидело уже с десяток осетин. Старики курили табак, завернутый в початочные листы, лениво переговаривались; молодые, наряженные в черкески, как в праздник, сидели на корточках поодаль от старших и начищали кирпичной пылью кто рукоять кинжала, кто серебряные брелоки пояса.

Хорошо зная обычаи соседей, Антон еще при въезде в село спрыгнул с подводы, взял коней за поводья, а на виду у нихаса снял папаху с головы, сунул ее под мышку. Там сразу поняли — казак с убитым. И не успел Антон приблизиться, как навстречу ему высыпала толпа, нивесть откуда взялись женщины. Белобородый проворный старик в заплатанном чекмене бросился прямо к подводе, приподнял с лица убитого ветошь.

— Шайтан урысаг, кого ты нам привез? О, да-дай, да-дай… Токаевых отрок!

Женский вопль разверз утреннюю тишину. Затрещали срываемые с голов платки, заплескались на ветру космы волос.

Пока ехали до проулка, где жили Токаевы, Антон почти оглох от воя и криков толпы.

От ворот невзрачного дома к подводе бросилась с пронзительным криком старая женщина. Черная накидка упала с седой головы на спину, из расцарапанных щек брызнула кровь. Антон понял: мать! И придержал вздрагивающих коней.

— Да-дай, о-о, да-дай! — выли женщины, облепившие подводу. Они били себя в грудь кулаками, рвали волосы с обнаженных голов…

Отступив за морды коней, Антон терпеливо ждал, пока уляжется первый взрыв отчаяния. Но толпа нарастала. Вокруг матери, ничком упавшей на грядку подводы, возник уже целый сонм родственников, оглушительно соболезнующих, слепых в своем горе.

Наконец одна из старух заметила Антона, полезла к нему, потрясая похожей на сухую клюку костлявой рукой.

— Вот, вот этот казак! Он не пролил кровь, я знаю… Но кто видел труп, тот видел и следы убийцы, тот знает убийцу! — зазвенел в Антоновых ушах ее пронзительный голос.

— Ну, ты не бреши, бабка, — громко сказал Антон, выходя ей навстречу. — Не бреши лишнего, я не доносчиком приехал. Забирайте убитого с брички, ехать буду…

Он занес было ногу на колесо, чтоб влезть в бричку, но костлявая рука цепко держала его сзади за чекмень. Старуха, возмущенная его непочтительным ответом, подняла визг:

— Все казаки такие, они друг друга покрывают. А нам убийцу надо знать! Нам мстить надо тому сыну черной собаки, который пролил нашу кровь… В нашем роду есть мужчины, есть кому месть делать.

Антон еще раз попытался отмахнуться от старухи, но тут из соседних проулков вывернулось на полном скаку несколько всадников.

Один из них — парень в войлочной шляпе — спрыгнул с коня перед самым носом Антона. На молодом лице дико сверкали расширенные в гневе глаза.

— Вот он — наш Тембол, вот он — наш мужчина! Он будет мстить за