но это оказалось выше ее сил. Вот музыка прекратилась, и Глорию окружила стайка девушек, загораживая от нее пианиста. Глория протолкалась вперед, чтобы лучше видеть.

— Ты толкнула меня под руку и все разлила! — завопила одна из девушек. Она держала свою кружку так, словно это была бомба с часовым механизмом. На лебединую шею красотки были небрежно намотаны нитки великолепного жемчуга. Глория вдруг почувствовала себя этаким неуклюжим гадким утенком.

— Прошу прощения. Я просто пыталась отыскать своего друга…

— Ты хотя бы знаешь, с кем ты сейчас говоришь? — перебила ее другая бунтарка, у которой глаза были так густо подведены черными тенями, что и енота можно напугать. — Ты разлила мартини самой Мод Кортино. Считай, что тебе повезло, если она прямо сейчас не расцарапает твою физиономию.

Глории приходилось раньше слышать эту фамилию. Ходили слухи, что Мод давным-давно бросила школу и стала некоронованной королевой бунтарок всех «тихих» баров Чикаго. Что ж, она подходила на эту роль: кожа, как у фарфоровой куколки, платье из опаловой тафты обтягивает ровную, без выпуклостей, фигуру, а легчайшие кудряшки светлых волос перехвачены — для контраста — усыпанной блестками лентой, черной как вороново крыло.

— Это здорово, красули, — проворковала Мод, передавая свою кружку самой невзрачной девушке из их компании, и прикоснулась пальцем к локону на голове Глории. — Только лучше пусть эта Рапунцель^[4] в следующий раз распустит свои волосы где-нибудь в другом месте. Далеко-далеко, подальше отсюда. Tu comprends?^[5]

— Ой, не надо! — Глория моментально вскинула руки к голове. Незаметный локон, завитый на французский манер (Глория потратила уйму времени, закрепляя его чуть не миллионом шпилек), распустился, и ее длинные волнистые волосы сразу свободно заструились. Только теперь она сообразила: абсолютно у всех девушек здесь волосы коротко подстрижены. Что у блондинок, что у брюнеток, прямые у них были волосы или кудрявые — но стрижка у всех короткая. С таким же успехом Глория могла появиться здесь в серо-белой школьной форме и считать, что она в вечернем платье.

Остро чувствуя свое унижение, она устремилась в дальнюю часть клуба, к единственному спасению — туалетной комнате. По пути ей пришлось миновать группу мужчин у дальнего конца дугообразной барной стойки. Подойдя ближе, Глория рассмотрела их — эти мужчины выглядели не так, как остальные: голубые костюмы в узкую полоску, надетые набекрень мягкие фетровые шляпы, окутанные густыми клубами сигарного дыма лица. Никаких сомнений, то были гангстеры.

Одного она узнала по фотографиям в бульварных газетах: Карлито Мачарелли, двадцати одного года — сын одного из членов шайки, которой принадлежало это заведение. Кожа бронзового цвета, напомаженные черные волосы — внешность почти что экзотическая.

Глория встретилась глазами с его пристальным взглядом, и по спине у нее поползли мурашки. Ей показалось, что он вот-вот заговорит с ней.

Оказавшись в туалетной комнате, Глория прежде всего посмотрела на себя в зеркало. Отражение показалось ей далеким и нечетким. «Вот что значит быть пьяной», — догадалась она. Отыскала на дне сумочки несколько шпилек и снова сколола волосы как можно туже. Остаток ночи придется держать голову высоко, как статуя, зато прическа удержится. Потом поправила тугой бюстгальтер без бретелек — эта существенная часть ее экипировки позволяла достичь большего сходства с фигурой юноши, как было принято у бунтарок, однако верхняя часть тела у Глории занемела от недостаточного прилива крови. Навела тени над одним глазом, где тушь уже начала сползать на щеку. Вот теперь — порядок. Ну, уж как получилось.

Преодолевая напор все прибывающей толпы посетителей, спотыкаясь, Глория добралась до стойки бара и взобралась на свободный табурет, ухватившись за него, как утопающий за спасательную шлюпку. С облегчением закрыла глаза. Единственное, что ее успокаивало, — легкость неторопливого напева, который играли джазисты. Песенка плыла по залу, словно летний ветерок:

Ласковое контральто певицы окутывало все тело Глории, словно целебный бальзам. Эта песня была из числа ее самых любимых. Уроки пения, которые брала Глория, строго ограничивались оперными ариями, но всякий раз, когда матери не было дома, она включала новенький радиоприемник и подпевала модным современным исполнителям. И, хотя петь ей приходилось только на школьных мероприятиях да еще на нечастых приемах в обществе, Глорию захлестывало отчаянное желание самой оказаться на эстраде вместо этой певицы, под жаркими лучами прожектора.

— Эй, у меня в баре спать не полагается! — Глория распахнула глаза. Бармен перегнулся через стойку красного дерева, почти вплотную приблизив к ней лицо. — Из этого правила не делается исключений даже для таких красоток.

Было что-то такое в венчавшей его голову копне волос цвета стершейся медной монетки, контрастировавшей с накрахмаленным белым смокингом, что делало бармена похожим скорее не на живого человека, а на персонаж газетных комиксов. Как ни странно, Глория интуитивно ощутила, что этому человеку можно доверять.

— Я не спала. Я заслушалась. — И выдавила подобие улыбки.

— Ну, раз так — в моем баре не разрешается слушать всухую. — Он побарабанил пальцами по стойке. — Что будем пить?

— М-м-м, а если… — Глория замялась. Что заказывают в баре настоящие бунтарки? Когда она ходила в кинотеатры, то обычно заказывала крем-соду. Кроме того, разве ей недостаточно того, что она уже случайно выпила? — Я пришла просто послушать музыку.

— Правда? — Он протер стойку влажной тряпочкой. — Ну, раз вам так нравится музыка, скажите, как зовут певицу — и будете пить за счет заведения.

У Глории замерло сердце. После пристального взгляда, которым они обменялись с пианистом, она не могла заставить себя вновь смотреть на сцену, хотя и слышала, как резко звучат аккорды фортепиано, перекрывая царивший в зале шум.

— Между прочим, меня зовут Лейф. Все называют меня просто… Лейф, — сообщил ей бармен, гордо вскинув голову. Глория заставила себя негромко рассмеяться. — А почему это я вас не узнаю?

— Да потому, — призналась она, — что я здесь в первый раз.

— А, невинная девочка!

— Нет, я сказала, что я